Читать интересную книгу Прогулки по Парижу. Правый берег - Борис Носик

У начала улицы Пасси сразу несколько улиц выходит на площадь Коста-Рики: рю дю Тур (Башенная), на которой еще стоит старая деревенская башня, улица Альбони и улица Винез, на которой всего в сотне метров от угла номером 9-бис была обозначена трехэтажная вилла, где жил в тридцатые годы Керенский (этот адрес стоит на журнале «Дни»). Владимир Зензинов, эсер и друг Фондаминского, рассказывал Роману Гулю, что Керенский часто прогуливался здесь своим стремительным шагом и однажды какая-то дама, увидевшая его на прогулке, нарочито громко сказала ребенку: «Смотри, Танечка, вот человек, который погубил Россию». Зензинов рассказывал, что Керенский после этого много дней не мог прийти в себя. По сравнению со многими десятилетиями, в течение которых Россия не может прийти в себя, это, конечно, немного. Любопытно, что типично русский спор о том, кто виноват и кто же все- таки погубил Россию, бесконечен. «И много лет спустя мы спорим, кто виноват и почему. Так в страшный час, над Черным морем, Россия рухнула во тьму», – написал как-то эмигрантский поэт.

Если от станции метро «Пасси» спуститься вниз по лестнице и пойти вправо, то по улице Вод (вероятно, тех самых, минеральных) выйдешь на крошечную уютную площадь Вод, где размещается теперь музей не вод, но вин. Дело в том, что в высокий берег Сены врыты здесь старинные погреба. Это монастырские погреба, принадлежавшие некогда монастырю Миним-де-Шайо, – в этих подвалах добрая тысяча метров благоустроенных старинных галерей…

Если продолжить свой путь от музея на юг параллельно Сене, то, миновав ворота старинного сада, охраняемого десятком каких- то десантников в пуленепробиваемых жилетах с рациями и автоматами, нырнешь вдруг в совершенно уникальную улочку Парижа: совсем узкая деревенская улочка, где сквозь брусчатку пробивается травка, а по обе стороны – высоченные, увитые плющом стены каких-то поместий с садом или даже парком. У глухих ворот справа можно увидеть старый, источенный непогодой и временем камень, надпись над которым доводит до нашего сведения, что камень это межевой (во французской деревне такие везде) и установлен был здесь в 1731 году, чтобы обозначить границу между поместьем Пасси и поместьем Отей. Ну а за воротами этими – бальзаковские тайны. В полном смысле слова, ибо это ворота бальзаковского дома. Что до стены слева, то, вглядевшись внимательно, можно заметить над невинным плющом, обвивающим ее, камеры телевизионного наблюдения. Пройдя еще метров пятьдесят, увидишь и полдюжины парней с автоматами, один из которых, совершенно позабыв о бдительности, рассказал мне однажды, что там, в саду, за стеной – турецкое посольство и что «революционные» курды уже много лет охотятся за живыми турками, стараясь превратить их в мертвых, ну а до курдов за живыми турками много лет так же яростно охотились армянские «революционные» террористы (они себя называли «революционной армией»), которые не могли простить туркам страшного армянского геноцида начала века. Как видите, всюду страсти роковые, и на деревенской улочке Бертон защита от них обходится в копеечку. Я не стал рассказывать коммандос, отчего я глазел на стену, ибо имен они всех этих не знают, вам же признаюсь, что сад этот до своего пуганого посольского существования принадлежал сперва принцессе Ламбаль, потом роду де Савуа-Кариньян и уже сравнительно недавно, какое-нибудь столетие с лишним назад, приобрел и дом и сад доктор Эспри Бланш, который и открыл здесь свою психиатрическую лечебницу. Там лечился Шарль Гуно, дважды находился на излечении Жерар де Нерваль, а что до столь любимого в России (ныне самого популярного автора московского вольного книгоиздательства) Ги де Мопассана, то он и умер здесь. Недоступный ныне сад, по дорожкам которого бродили безумные французские гении, был когда-то огромным, спускался террасами к Сене вдоль нынешней улицы Анкары.

Избавляясь от милитаризованного соседства, от камер телевизионного наблюдения и от нездоровых воспоминаний, можно подняться по крутой лестнице на застроенную солидными буржуазными домами улицу, носившую раньше название Фран-Буржуа, а позднее переименованную в улицу Ренуара. Справа от нас будут огромные модерные дома, сквозь входные стеклянные двери которых можно видеть цветники, нависающие над Сеной. Но интереснее для нас противоположная сторона улицы. Вот угол улицы Черновиц, на которой в тридцатые годы жил со своей женой Амалией Осиповной замечательный деятель первой русской эмиграции Илья Исидорович Фондаминский. Квартира у Фондаминских была просторная, ибо, как на их счастье, так и на счастье многих в той эмиграции, у Амалии Осиповны оставались еще кое- какие средства от семьи чаеторговцев Высоцких, к которой она принадлежала (русское все пропало, но были ведь какие-то заграничные плантации, в частности на Цейлоне), так что, не ища для себя никакой выгоды, супруги Фондаминские могли с энергией и самоотверженностью былых эсеров (вспоминают, как, встретив в очередной раз Фондаминского, вышедшего из ворот русской тюрьмы, Амалия Осиповна окликнула извозчика и сказала ему, усаживаясь с мужем в коляску: «За границу!») отдаться делам благотворительности и служению русской культуре. Пожалуй, именно Фондаминскому принадлежит главная заслуга в издании лучшего в истории русской эмиграции (а может, и в истории всей русской журналистики) «толстого» журнала «Современные записки». В эмиграции Фондаминский старался помочь всем – энергия добра была в нем неистощима. Набоков (не слишком щедрый на похвалы) писал, что от этого человека исходило какое-то особенное сияние. Человек, в сущности, традиционных вкусов (но притом самый терпимый в редакции журнала), Фондаминский сумел оценить модерниста Набокова, в первый его приезд в Париж поселил его у себя на улице Черновиц, окружил нежной заботой, организовал его чтения, привычно объехал всех, у кого были еще деньги, стараясь подороже продать набоковские билеты… Фондаминский был историк, публицист, редактор, но главный его талант был, конечно, талант филантропа, организатора, общественника… Он сгорел в печи немецкого крематория, отказавшись уезжать из Парижа, бежать из лагеря и вообще – спасаться. Христианские идеи самопожертвования уже владели им в то время…

Совсем другого рода человек жил в доме № 48-бис на той же улице Ренуара. Это был человек очень талантливый, настоящий писатель, однако совершенно беспринципный, к тому же любитель хорошо пожить (что на Западе редко удается писателю), жуир, шармер и циник. Звали его Алексей Николаевич Толстой, и он жил в этом доме в 1919 и 1920 гг. Здесь он написал «Детство Никиты», здесь им была начата его эпопея «Хождение по мукам» (первая часть ее – роман «Сестры»). После первых эмигрантских удач к Толстому и его милой жене, поэтессе Наталье Крандиевской, пришли неизбежные материальные трудности. Крандиевской приходилось зарабатывать на жизнь шитьем. Еще труднее пришлось в эмиграции соседу Толстых по дому – прославленному Константину Бальмонту, который жил двумя этажами ниже. Этот некогда самый знаменитый из петербургских поэтов познал здесь забвение, нищету, душевное нездоровье. В первое время его часто навещал другой бедолага, которого он приветствовал трогательными стишатами:

Здесь, в чужбинных днях, в Париже,Затомлюсь, что я один,И Россию чуять ближеМне всегда дает Куприн.

Бальмонт был в России живой легендой. Его считали иностранцем, «гидальго», а он оказался неизлечимо болен тоской по России, ненавидел Париж, скрывался в «глухой, седой Бретани» и все глубже погружался во мрак безумия…

Любопытно, что дом, где жили Алексей Толстой и Бальмонт, нависал на берегу над домом Бальзака, над психушкой, где, погружась в безумие, кончил свои дни Мопассан («господин Мопассан превратился в животное»). При этом ни озабоченному земной сытостью (я бы сказал, обжорством) Толстому, ни мечущемуся Бальмонту никогда не вспомнились ни бальзаковское страстное и тщетное стремление – до последних дней жизни – к достатку и роскоши, ни мопассановское угасание духа. Что нам до их бальзаков и мопассанов?..

Пройдя немного дальше по улице Ренуара, мы выйдем на угол рю Колонель-Боне. На ней в доме № 11 -бис жили Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский.

Зинаида Гиппиус была в десятые годы XX века довольно яркой звездой петербургского поэтического небосклона. В 1919 году 3. Гиппиус с мужем, известным романистом и деятелем религиозного возрождения, покинула Петроград. Она писала незадолго до бегства:

И мы не погибнем, – верьте!Но что нам наше спасенье?Россия спасется, – знайте!И близко ее воскресенье.

Но спасенье России было не близко. И в привычном Париже Зинаида Гиппиус томилась по оставленной земле:

Как Симеону увидетьДал ты, Господь, Мессию,Дай мне, дай увидетьРодную мою Россию.

Супругам Мережковским повезло – в один из прежних, дореволюционных приездов в Париж они купили эту квартиру близ Сены. Здесь они и доживали эмигрантские годы, стараясь продолжать (на своих «воскресеньях») петербургские традиции литературных салонов и даже пушкинской «Зеленой лампы». У них дома по-прежнему спорили о литературе, религии, политике, и чета эрудитов задавала тон… Супруги по-прежнему много писали, много печатались, учили молодых литераторов. Квартира на рю Колонель-Боне долгое время спасала их от бездомности и одиночества. Но нужда, новая война, старость и болезни настигли их в свой черед…