Читать интересную книгу Те, кого мы любим – живут - Виктор Шевелов

Сегодня третий день, как стоим на месте, точно уперлись в стену. Крепость кажется неприступной. Немцы засели на доминирующей высоте, судорожно стягивают сюда силы, намереваясь в выгодный момент сделать рывок вперед, если же не удастся — зарыться в землю, прервать наше стремительное наступление.

Санин обеспокоен. Собрал командиров. Мылит головы, разбирает то, что сделано, что предстоит делать, подчеркивает безрассудство, просчеты и показывает, во что все это обходится. Мы молча слушаем и, получив каждый свое, молча удаляемся, чтобы скорее вернуться к себе в подразделение. Завтра на рассвете опять штурм.

Наспех пишу свои заметки. Разведчики спят впритык друг к другу на полу (бункер отбили у немцев). Я примостился в углу возле коптящей гильзы, свет ее падает желтым пятном на листы бумаги. У ног лежит Буран. Пес с человечьей любовью привязался ко мне, идет в огонь и в стужу. У него умные внимательные глаза, буйволиная сила. Я должник Бурана. Обязан ему своей жизнью. В штыковой атаке он был рядом, немец сшиб меня с ног и занес штык, но Буран опрокинул врага, сомкнул у него на горле свою пасть. Сегодня он что-то невесел. Пытаюсь рассеять его, завести с ним беседу, рассказать ему об Арине.

— Она обязательно полюбит тебя, Буран, если узнает, какой ты у меня молодец.

Он взвизгнул. Но безотчетной тревоги в его собачьих глазах не унять. Кажется, слезы сыплются искрами на пол.

— Она красива, — продолжаю я. Но тотчас спохватываюсь. — Нет, это не то слово. Она неповторима. Она почти такая же, как все, красивая, строгая, гордая, но единственная. Я долго шел к ней. И рад длинной дороге, счастлив, что дошел… Но тише, Буран. Я слышу ее голос.

Арина: Ты меня жди.

— Слышишь?

Арина: Всегда жди. Верь. Я всегда рядом. Если ты очень захочешь, оглянись, и ты увидишь меня. Только надо очень захотеть.

— Слышишь, Буран, это ее голос?! — Опять спрашиваю я и невольно оглядываюсь на дверь. Ничего нет этого, что есть вокруг. В проеме высокой стеклянной двери, обтянутая строгим платьем, стоит Арина. Пол перед нею выстлан блестками солнца. Она по-весеннему яркая. Никогда раньше я не знал этой ее стройности, ее открытых плеч и шеи, волос, собранных в модную прическу. Воздух чист и прозрачен, за ее спиною выласканное свежестью голубое небо. В ее глазах застыла улыбка.

Арина: Ты захотел. Ты очень захотел, и я пришла. Так будет всегда. Всю жизнь.

— Слышишь, Буран?

Он не сводит с меня умных собачьих глаз. В них тоска и грусть. Я потрепал его по холке. Опять оглядываюсь и хочу подняться к Арине навстречу, но она жестом останавливает меня. И опять все, как было: спящие вповалку люди, дрожащий чадный огонек гильзы, печальные глаза Бурана и сырой непроглядный сумрак подземелья. Перо валится из рук, гнетет усталость, сон давит на голову.

— Оставь, Буран, кому нужны твои слезы, — говорю я и разглядываю его огромные волчьи лапы. Он вытянул на них свою ушастую голову. Глаза, как сверла; кажется, они плывут. И вдруг он, перехватив мой взгляд, рванулся с места, лизнул мне шершавым языком щеку и по-волчьи завыл на все подземелье, запрокинув приоткрытую пасть.

— Фу! — со злостью крикнул я.

На полу задвигались спящие. С другого конца земли донесся до них волчий раздирающий грудь плач. Буран занял прежнее место. И опять его глаза ловят мои.

— Эх ты, собака, — сказал укоризненно я. — Что же ты не даешь людям покоя?

Он взвизгнул, подполз, прижимаясь к полу, ко мне и стал лизать мои сапоги.

Собачья привязанность. Собачья любовь. У меня переворачивается душа. Гляжу на него и не знаю, отчего мне нынче так тоскливо и грустно.

ОТ АВТОРА

Когда записки Метелина попали ко мне, я не мог не довести их до конца.

Дивизия Громова острым треугольным клином развивала наступление, в его острие, как в буре алмазная твердь, был полк Санина. Преодолев первые трудности, клин довольно легко входил в грунт обороны немцев. И вдруг — натолкнулся на пласт гранита, застопорился. Это рано или поздно, собственно, должно было произойти. Но сейчас, когда запал наступления еще не иссяк, когда кровь, разогретая встречным ветром, еще кипела, приостановка наступления означала бы срыв всех ранее намеченных планов. Неуязвимым оказалось село Никольское. Крыльями коршуна раскинулось оно по косогору, встало плотиной. Полк Санина уперся, как в каменную стену. Предпринимаемые одна за другой атаки не давали желаемых результатов. Как по цепочке, передается беспокойство штабов — батальона, полка, дивизии, армии, фронта, наконец Ставки. Туда и обратно летят объяснения и приказы. Неприметное прежде имя Санина упоминалось на всех частотах. Полк подкрепляли людьми и техникой. Но с той, немецкой, стороны делалось то же самое, плотина цементировалась, взять ее приступом, разрушить с ходу фактически стало невозможным. Ждать же случайной течи в плотине тоже было немыслимо, хотя последнее было бы для нас самым благоприятным. Санин, принимая на себя губительный огонь всех вышестоящих штабов, не сидел сложа руки, но не в его натуре было рисковать жизнью солдат, и он вел не штурм, сейчас бесполезный, а тщательное наблюдение с тем, чтобы найти нужную брешь, сделать рывок и с наименьшими потерями опрокинуть врага. Истекал пятый день, как застопорились колеса наступления. Санин в этих условиях был неугоден. Горячие головы считали преступным не отхватить руки, если дался палец; по-своему они были правы: очистить всю территорию, занятую немцами, в три месяца, а не в год, не в два и не в четыре, конечно было бы приятнее, но у войны есть свои законы, необходимое ей время, чтобы созреть и умереть; разумнее было бы при всех обстоятельствах не впускать врага так далеко в свой дом. Комиссар дивизии Калитин многое сделал, чтобы оградить Санина. Благодаря ему он уцелел на своей должности.

Метелин, докладывая данные разведки, побывал у Санина на командном пункте. Старик был хмур и нелюбезен. Складывалось не все так ладно, как хотел и предполагал он.

— Можешь ты понять, — обратился он к Метелину, — что я пекусь не о себе? Может быть, я в тысячу раз лучше понимаю, что значит для страны, для вкалывающего впроголодь до семи потов русского мужика и рабочего в тылу это наше наступление! Но легче ли станет тому же мужику, рабочему, стране в целом, если мой полк будет перемолот?

Тут же находились штабные командиры, комиссар полка. Метелин выслушал Санина до конца молча. Но не согласился с ним. Он был того же мнения, что и многие противники Санина: застрять на полпути преступно!

— Ну и что дальше? — едва сдерживался Санин.

— Детали, частности, благоразумие ваше верны. Но сейчас важно целое — наступление приостановлено. Я пришел предложить вам кое-что свое. Данные разведки за это.

Санин подавил в себе гнев, сразу почуял за словами Метелина что-то более тревожное для себя, чем все вместе взятые тревоги до этого. Он отдал бы всю, до последней капли крови, свою жизнь за жизнь этого рано повзрослевшего человека. Вот он перед ним — статен и смел. Смел сердцем, душою и мыслями. Сейчас он строг. Что-то выношено, выстрадано им в его груди. Левая бровь намертво изломана, едва приметно вздрагивает уголок сомкнутого рта. Лицо бледное, желтое, измучено бессонницей и усталостью. Сколько же у этого человека сил? В то же время в нем проглядывает что-то чрезвычайно юное, не тронутое ни жизнью, ни временем. Первым желанием Санина было, когда он услышал слова «пришел предложить свое», прогнать Метелина, не дослушав до конца, но момент был упущен. Санин сам не знал определенно, отчего вдруг остро защемило под ложечкой. План Метелина до крайности прост: все подготовить к броску, одной роте незаметно подойти к самой линии немецких окопов и залечь; он, Метелин, с группой из семи бойцов создаст видимость, что хочет перебежать на сторону немцев. Ворвавшись в окопы, завяжет бой; ему придет на помощь находящаяся в относительной близости рота, одновременно придет в движение весь полк. Санин смутно думал о подобной течи в плотине и теперь был потрясен ее отчетливой, обнаженной ясностью. Но он знал и другое — какой ценой за все это может заплатить Метелин.

— Вы предлагаете мелкую авантюру! — закричал Санин, сжал кулаки, почти вплотную подступил к Метелину, дрожа и зеленея. Никто его не видел таким.

— Назовите это, как вам будет угодно. Но сейчас все средства хороши, — возразил Метелин.

— Мальчишка!.. Вы свободны, старший лейтенант. Идите!

А вечером Санин пришел в бункер разведчиков. Метелин сидел у дальней стены в накинутой на плечи фуфайке, задумчивый, неподвижный. Санин отыскал его взглядом, сказал:

— Надо, сын мой. Надо!

Выдалась редкой красоты ночь. Месяцем высвечено небо, облита серебром безветренная снежная пустыня. Мороз лют и крепок, воздух прозрачен. Кругом, как на убранном корте, — рассыпь и собирай иголки: видно на километры; шаром покати — пусто и тихо. И только высокие звезды живут, перемигиваются. Все давно уже было готово. Между мотками колючей проволоки, рогатин и мин рота, закутанная в маскхалаты, доползла к намеченному рубежу. В Москве куранты пробили два часа. В теплых избах видят сон. Передовая тоже спит. Перемигиваются в небе звезды. Неужели и там, на этих высоких планетах, сейчас кто-то так же крадется неслышной поступью по снегу?.. И вдруг линию окопов разбудили выстрелы и взрывы. Как отбойные молотки, застучали пулеметы. Взламывают мостовую, рушат грунт. Как в пустой бочке, взорвались граната, вторая, третья… стелется черный дым. Никто ничего не поймет.