— Где ваш предводитель, друзья? — крикнул подскакавший к толпе добровольцев солдат в мундире перуанских войск. — Генерал Мартинец просит вас, если возможно, продержаться еще хоть четверть часа во что бы то ни стало, он сейчас будет здесь с двумя полками регулярной пехоты.
Громкое «ура» огласило воздух, приветствуя эту радостную весть.
— Слышите, сеньор Рамиро? Слышите?
— Ах, да, да… но, Боже мой! Может быть, уже будет поздно!..
Между тем все засуетились, все будто ожили. Жители без устали уносили с поля битвы убитых и раненых в свои дома, где женщины ухаживали за ними, облегчая, по мере возможности, их страдания. Много жертв принес этот день. Тренте потерял одно ухо, но эта рана не особенно его огорчала. «Ведь у меня еще осталось другое!» — шутливо заявил он.
— Но где же Обия? — разом спросило несколько встревоженных голосов.
— Здесь! — послышался короткий ответ индейца.
Но так как он не прибавил к этому ни слова, то все стали озираться, ища его. Он стоял, прислонясь к стене, бледный, со страшно изменившимся лицом и, по-видимому, едва держался на ногах. Но, благодаря традиционному стоицизму индейцев, он не жаловался, не стонал, молча перенося страшную боль, которую причиняла ему раненая рука: в еще не зажившую рану попала другая пуля. Потеря крови от свежей раны совершенно обессилила его, а дневной зной усиливал лихорадочное состояние, но Обия молчал.
Находящийся поблизости доктор Шомбург тотчас же убедился в тяжелом положении больного и с помощью сеньора Эрнесто и Бенно ему удалось наконец, хотя и не без труда, заставить мужественного вождя дать унести себя на носилках в дом сеньора Эрнесто, куда за ним немедленно последовал и доктор, чтобы сделать перевязку и оставить его на попечение одной из добрых женщин, посвятивших себя в этот тяжелый день всецело уходу за больными и ранеными.
Но вот через очищенную от испанцев часть города с громкой торжественной музыкой приближались к монастырской ограде два полка регулярной перуанской пехоты.
С этими свежими силами, слившись в одно, ожили и воспрянули духом истомившиеся и уже обессилевшие добровольцы, и бой закипел с новой силой.
Генерал Мартинец сердечно приветствовал добровольцев и индейцев, воздавая должное их мужеству и героизму и ласково ободряя всех. Невзирая на беспрерывный огонь неприятельских ружей, перуанским солдатам удалось-таки ворваться в монастырскую ограду, и теперь в этой священной ограде закипел беспощадный рукопашный бой. Свежая, бодрая, постоянно воодушевляемая своим командиром перуанская пехота всюду теснила испанцев. Вскоре они были прижаты к самой стене и искали спасения во внутренних помещениях и коридорах монастырского здания. Здесь, где всегда раздавались только слова благословения, славословия и прощения или слова раскаяния и утешения, теперь лилась кровь, брат шел на брата, слышались стоны и проклятия. Но вот перуанцы стали замечать, что враги их заметно убывают, точно исчезают куда-то, и наконец обнаружили, что испанцы, как кошки, один за другим, бросая оружие и патроны, бежали, выскакивая из окна одной отдаленной кельи на задний двор монастыря. В этом дворе, как раз напротив окна, были приставлены к стене ограды несколько лестниц, по которым эти беглецы проворно взбирались, чтобы, добравшись до верха стены, спрыгнуть вниз, прямо в воду примыкавшего к монастырской стене горного озера и бесследно исчезнуть.
Этих бегущих солдат, думавших единственно о спасении своей жизни, даже не преследовали. Куда только ни падал взгляд, всюду мелькали бегущие испанцы, забывшие о долге и чести и спасающие только свою шкуру.
Когда в ограде и здании монастыря не осталось уже ни одного испанца, генерал Мартинец приказал подобрать всех убитых и раненых и вынести их за монастырскую стену, затем, отыскав единственного монаха, брата привратника, поручил ему передать настоятелю, что неприятель окончательно вытеснен из монастыря, что тишина и спокойствие водворены в святом месте, и что ни один враг не посмеет более явиться сюда.
Потом и сам он со своими солдатами покинул монастырь и вернулся в город. В монастырском дворе осталось только три посторонних человека: Рамиро, Бенно и сеньор Эрнесто. Они в числе первых ворвались в ограду, а затем проникли и в само здание. Теперь, когда все вокруг утихло, Рамиро оставалось только задать один последний вопрос, которым должна была решиться его судьба.
Но странное дело: теперь, когда все препоны и препятствия были устранены, теперь, когда уже ничто более не мешало ему достигнуть желаемого, на душе у него не было и тени радости или торжества; нет, напротив, точно камень лежал на душе и мешал ему жить и дышать.
— Ну, теперь оставьте меня на время одного, — сказал глухим, подавленным голосом, — вскоре мы увидимся, а пока до свидания, друзья! Не правда ли, здесь ужасно холодно? — добавил он и вздрогнул всем телом.
— Послушайте, Рамиро, позвольте мне идти с вами!? — участливо сказал сеньор Эрнесто.
— Нет, нет! Я должен пойти один, что-то говорит мне, что меня ждет нечто такое, чего я сейчас не могу выразить, но одно предчувствие будущего уже гнетет меня… Прощайте еще раз… благодарю за все…
Он крепко пожал руки своим друзьям и пошел не своим обычным твердым и решительным шагом, а как бы в полусне. Он шел по коридору, стучался то в ту, то в другую дверь… до тех пор, пока, наконец, одна из этих дверей не отворилась, и какой-то монах молча и удивленно взглянул на стоявшего перед ним человека с бледным, растерянным лицом и запавшими глазами.
— Что тебе надо, незнакомец? — спросил монах.
— Меня ожидает отец настоятель, брат Альфредо, доложите ему обо мне, добрый брат! — прошептал Рамиро дрожащими губами.
— Нет, я не верю, чтобы это мот быть ты! Тот, которого ждал наш настоятель, ждал так страстно! О, это какая-то злая, насмешка!
— Что? Насмешка!.. Ах, да, я теперь понимаю: он ждал меня и день и ночь, он молил Бога, чтобы я пришел к нему, когда он был еще жив, а теперь, когда я пришел к нему, смерть… беспощадная смерть похитила его с земли… да?..
— Кто, кто сказал тебе это? Ведь мы только что закрыли ему глаза, и его лицо еще не охладело!..
— Дайте мне взглянуть на покойного! — тихо сказал Рамиро совершенно спокойно.
Монах молча кивнул головой, неслышными шагами пошел вперед по коридору и отворил дверь в большую, всю затянутую черным сукном горницу с каменным плиточным полом. Единственным украшением ее было большое изображение Христа, простирающего вперед свою благословляющую десницу. Монахи, лежа на голых плитах пола, тихо молились, а посреди комнаты на скромном катафалке лежало тело только что умершего монаха. При появлении Рамиро только один из монахов поднял голову и взглянул на дверь.