я офигела — ничего не сказать. И самое ужасное, что этого никто не слышал. Спокойно. Вдох-выдох.
— Еще одно оскорбительное слово и вас не только отсюда выгонят, но и заберут в ближайшее отделение. Оно вам надо? — не знаю, как я еще не скатилась в истерику и не сбежала из палаты.
— А тебе чего надо от меня, еще один елдак? На часики золотые насосала или одну из дырок подставляла? — указывает глазами на часы и тянется ко мне рукой.
— Полина Сергеевна, отойдите, пожалуйста, от больного. А лучше выйдите из палаты, — вздрагиваю от хорошо знакомого голоса. — Идите, — резко произносит Сережа, подталкивая меня одной рукой под поясницу.
Иду на негнущихся ногах к выходу, на пороге пересекаясь с Измайловым. И нет, от него не несет табаком. Он, по всей видимости, ходил за Сережей. Кажется, я впервые за все время нашего знакомства увидела на его лице положительные эмоции в мою сторону. Он мне что улыбнулся? Выхожу из палаты и прислоняюсь спиной к грязной стене. Отвратительное чувство на душе. Как будто в грязи изваляли. Не знаю сколько простояла, гипнотизируя дверь, по ощущениям не больше минуты.
— Пойдем, — без предисловий бросает Сережа, как только выходит из палаты. Берет меня под руку и ведет в сторону ординаторской. — На будущее. У тебя может быть прекрасно подвешен язык, но с такими людьми беседы вести не надо. Молча выходишь из палаты и идешь к главному. Сейчас, это я. Я вообще не понимаю, какого хрена ты там стояла? Происшествие с какашками на туфле так на тебя повлияло?
— Не смешно.
— Да я вообще-то не смеюсь.
— А что с ним будет? Ты его выпишешь за нарушение режима? Мне кажется, ему нужен психиатр.
— Ему нужен не психиатр, а дать профилактических пиздюлей, но это не в нашей компетенции. На будущее — такого говна, как этот, будет навалом. Он не болен, я имею в виду психически. И прекрасно осознает, что, когда и кому говорить. Просто ему это нравится. При мне он был душкой, понимаешь? Потому что ты студентка, а я вроде как классом повыше. Вот и вся правда. С говном лучше не связываться. Плавал рядом — знаю.
— Ты будешь его лечить?!
— Если там действительно пневмония — да, придется, — берет из моих рук историю болезни. — Тебе сейчас это сложно понять, но… короче, надо знать с кем бодаться и ради чего. Ты его сейчас выгонишь из отделения, а потом проблем нахватаешься столько, сколько не снилось. Еще выйдешь виноватой для всех шалавой. Для общества врач априори — сволочь, больной — пострадавшая сторона. Иди выпей чай и забудь о том, что сейчас было.
— Я не хочу пить чай. Дай мне нового больного, чтобы я об этом не думала.
— Дедушка в конце коридора, около грузового лифта. Иди пока опрашивай его. Я быстро к тебе подойду.
— Я там тонометр оставила. На полке около кровати этого урода.
— Я заберу. Иди.
Когда я начала опрашивать милейшего дедушку, почувствовала самое настоящее облегчение. На время даже забыла об инциденте в палате. Правда, дедушка оказался не только милейшим, но и крайне забывчивым.
— А что я должен был снимать рубашку или брюки?
— Рубашку. Я послушаю ваши легкие и сердце.
— Только у меня уже не болит сердце.
— А вы все равно снимайте, — произнесла вполне дружелюбно, оглядываясь по сторонам. Сколько можно принимать урода, который этого не достоин?!
— Майку тоже?
— Да, да, все снимайте.
В своих словах надо быть более четкой, это я пойму позже, а еще не считать ворон, дожидаясь того момента, когда Алмазов наконец-таки выйдет из палаты. Ну слава Богу, идет.
— Я все, — поворачиваюсь к больному, не сразу осознавая, что тот не только оголил верх, но и держит своего полового товарища в руках. — Только я писать хочу. Вот это меня беспокоит, а туалета тут нет.
Я не знаю куда делась в этот момент моя голова, способность мыслить и вообще обычная человеческая реакция, когда на тебя что-то проливают. А когда на тебя… писают и подавно. Стою как дебилка, наблюдая за тем, как меня поливают мочой. Вот тебе и милейший дедушка уринотерапевт.
— Ты сбрендила что ли?! — резкий захват руки и меня отстраняют в сторону. — Чего ты стоишь как истукан?!
Молча перевожу взгляд с Алмазова на свой костюм и вот тут моя голова включается, равно как и рвотный рефлекс, который я безуспешно пытаюсь в себе подавить…
* * *
Если все мои будущие дежурства будут проходить именно так — то можно смело идти в другую профессию. Я такого больше не выдержу.
— Прием, — Сережа щелкает передо мной пальцами, а у меня ощущение, что на меня по-прежнему писают. — Давай, Полинчик, надевай мой халат.
— Я в нем утопну.
— Мы завяжем пояс. Не ссы.
— Очень неуместное замечание с твоей стороны. Тебе так не кажется?!
— Прости, прости, — приподнимает вверх руки в качестве извиняющего жеста, но мне это слабо помогает, равно как и принятый получасовой душ. — Сегодня ты подтвердила, что детей у тебя никогда не будет.
— В смысле? — вдеваю руки в халат и понимаю, что выгляжу как пугало. Пугало, которому Алмазов старательно застегивает пуговицы.
— В прямом. У тебя ноль реакции, когда на тебя… Ладно, не быть тебе мамкой, Полинка.
— Не очень-то и хотелось, — бурчу себе под нос, сгорая от стыда, как только вспоминаю как стояла под «проливным дождем», а после блевала.
— Да ладно, я шучу, горе ты мое луковое, — приобнимает меня за плечо. — Ну подумаешь, пописали на тебя. Дедок здоров, не бойся. Одежду постираем.
— Сожги ее к чертовой матери. Я это, — указываю глазами на пакет. — В стиральную машину ни за что не положу!
— Вот. Наконец-то узнаю злюку Полину Сергеевну. У меня к тебе предложение, давай ты сегодня больше не пойдешь к больным и займешься бумажной работой. Хорошо?
— Кто это видел в коридоре? Только честно, — игнорирую напрочь его предложение.
— Не буду тебя обманывать. Почти все. Но самое неприятное, что