Читать интересную книгу Войди в каждый дом (книга 2) - Елизар Мальцев

—  А я никого не неволю! — Корней хлопнул крышкой сундука и поднялся, отряхивая пыль с колен.— И никому не клялся, что буду тут свой век доживать... Земля вон какая — все по ней ездят, куда желают, а я чем хуже других?

—  Да кто же вам запрещает ездить? — горячо возразил Константин.— Для этого совсем не обязательно бросать родной дом! Сами в Москве побывали, хлопотали за всех и вот на тебе — плюете на все и бежите куда-то!.. Не верите, что жизнь тут наладится — так, что ли?

—  Наладится-то наладится, а мне уж ни к чему.— Корней присел на сундук, нашарил кисет в кармане, стал сворачивать цигарку.— Устал я...

—  Мы вам путевку выхлопочем в санаторий! — пообещал Константин, загораясь робкой надеждой, что ему удастся убедить старика в своей правоте.— Подлечитесь, отдохнете, а там мы и о пенсии подумаем...

Константин не заметил, как покинули горенку и сыновья, и жена, и дед Иван и он остался наедине с Корнеем, словно все надеялись, что без них он сумеет уговорить главу семьи.

—  Вроде что-то отболело во мне и отвалилось, как короста,— вздохнув, проговорил Корней, и над головой его поплыл, расползаясь, ленивый дым.— Сам не знаю, что со мной сделалось... То, что вчера было главней главного, сегодня совсем стало не нужно!.. Что вы будете тут с Дым-шаком плантовать — мне все едино... Извиняй, конечно, говорю, как оно есть...

—  Но разве вам безразлично, как будут жить здесь ваши дети? — уже злясь на себя, что он так беспомощен и жалок, допытывался Константин.

—  Пускай остаются — я им не судья! Я им сопли по-вытирал, поводил на помочах — хватит! — Корней не докурил цигарку и дрожащей рукой вдавил ее в землю цветочного горшка.— Они молодые, могут сто раз споткнуться и опять идти. А мне уж ничего не надо — будем вон с матерью внучку нянчить, и вся недолга. Пенсию себе исхлопочу, и заживем, как в песне поется,— молодым, дес-

кать, завсегда дорога, а старикам, выходит, почет. Имею я право?

—  Имеете, конечно, по зачем вы тащите за собой дочь?.. Ее здесь уважают, любят!.. Она вон в какой драке устояла и победила!

—  Да я, может, из-за нее-то и еду отсюда! Кому я тут нужен, старый пень? И без меня жизнь встанет в свою колею... А ей как здесь жить? Вот посуди — осталась одна, как столб при дороге: хоть и всем видать его, а никому до него дела нет, все мимо едут... Еще скажешь, что на собрании ей в ладоши хлопают? Да что с тех ладошек, когда домой явится и опять одна?.. Все знают, от кого у нее ребятенок, кому она нужна с таким довеском?

—  Да как вы можете так говорить? — почти в отчаянии крикнул Константин.— Да если хотите знать, то я...

—  И про то догадываюсь! — сурово перебил его Корней и поднялся.— Да надо бы раньше про то думать, а сейчас, коли ветка от дерева отломилась, ее веревкой не притянешь, не приживется она... Может, на стороне она скорей корешки пустит и дело себе найдет, и человека, на которого можно будет опереться.

На пороге горенки показалась Ксения с белым свертком на руках, и Корней осекся, замолчал. Константин замер, боясь сделать лишнее движение навстречу Ксении, не спуская глаз с ее смуглого, омытого светом лица.

—  Здравствуйте! — сказала она, придыхая и глядя на него с непонятной нежностью.— Боже мой! Вы сейчас совсем похожи на того Мажарова, с которым я когда-то танцевала в Доме культуры, помните?

Он кивнул и сделал робкий шаг к ней, наклонился над ребенком. В раструбе одеяла виднелось пухлощекое розовое лицо в кружевном чепчике, покрытый белыми крапинками нос, восково прозрачные веки с белыми, словно в муке, ресницами. Девочка сосала во сне пустышку.

—  Сегодня утром, не поверите, она совершенно сознательно улыбнулась! — восторженно рассказывала Ксения.— Смотрела, смотрела и улыбнулась!.. Прямо чудо какое-то, правда?

Она стала разматывать одеяло, устраивая девочку в скрипучую плетеную кроватку, а он глядел на нее не отрываясь, дивясь той перемене, которая произошла с нею. Она как будто жила уже какой-то другой жизнью, далекой

и от него, и от всего недавнего, и было в этой недосягаемости и отрешенности что-то такое, что вызывало и чувство зависти, и удивления, и не до конца осознанной ревности. Даже внешне она была в чем-то иной, точно материнство высветило ее всю изнутри, и озарение это проникло в глаза, в улыбку, в голос, придав ему неуловимую мягкость.

—  Ну вот, часа два она будет спать! — Кеения наконец оторвалась от дочери.—Если пустышка выпадет, ты ей, тятя, дай, ладно? А мы немного пройдемся...

Корней качнул головой, угрюмо проводил их глазами. На кухне уже никого не было, одна мать возилась около печки и, отшатнувшись от шестка, улыбнулась Константину просящей и скорбной улыбкой.

Не сговариваясь, они пересекли улицу и зашагали напрямик к роще. Шуршали под ногами вороха ржавых листьев, за облетевшими деревьями, внизу под обрывом густо синела река в стружках мелкой ряби.

—  Скажи, зачем ты едешь?

Он не заметил, как вырвалось у него это «ты», словно не было между ними долгих лет разлуки, просто он вчера послал ей записку: «Приходи в рощу, буду ждать тебя у серых камней»,— и она пришла на свидание.

— Мне тяжело тут сейчас— Она прислонилась к толстому стволу тополя.— Ведь это подумать только, что я здесь вытворяла!.. Какой-то бред!., Кто же мне все это простит?

—  Но где же, как не в родной деревне, ты сможешь доказать, что ты... ну, совсем не такая? —опять начиная беспричинна тревожиться, проговорил Константин.— Все же понимают, не твоя это вина!..

—  Думаешь, спишут мой грех, потому что была глухая и слепая? — Ксения горько усмехнулась.— Нет, нет, куда-нибудь подальше, где никто меня не знает, и чтоб все заново!..

Лицо ее точно гасло, и каждое слово отдавалось в нем острой болью. Над ее головой в серых сучьях висел тонкий круг паутины, в нем сверкали оттаявшие после ночного заморозка бисерные капельки. Ксения стояла, запрокинув бледное лицо, и в расширившихся глазах ее дрожали слезы.

—  Прости меня, Ксюша,— опустив голову, глухо сказал Константин.

—  Не надо, Костя!.. Не надо!

— Не уезжай! — с  безотчетным   отчаянием попросил он, боясь, что она не дослушает и уйдет, уйдет именно в эту минуту, когда от ее слова зависела вся его жизнь.— Я виноват перед тобой больше, чем все. Но ведь я был тогда совсем мальчишкой. У меня никогда никого не было, кроме тебя!..

—  О чем ты? Замолчи! — плача, выкрикивала она и пятилась уже от него.— Я не могу!.. Пойми, не могу!.. Ты же знаешь, от кого моя дочь... Да и вообще не о чем говорить... Зачем обманывать друг друга!..

—  При чем тут твоя дочь, если я люблю тебя? — сбивчиво и торопясь говорил он и все пытался поймать ее руки и удержать в своих.— Для меня просто нет дороже и ближе человека, чем ты!..

—  После всего, что случилось, Костя, я не смогу быть с тобой! — Казалось, она справилась со своим смятением, заговорила тихо и сдержанно.— Я не хочу любви из жалости!.. Я не хочу никаких скидок ни для себя, ни для тебя!.. Что-то ушло вот отсюда! — Ксения прижала руки к груди.— Я сама не знаю и не понимаю, но лгать не умею — нету во мне того, что было еще недавно... Не осуждай меня и прости...

Она оттолкнулась от дерева и пошла, шурша желтыми листьями, неуверенно, точно ощупью, в потемках. Константин бросился за нею, схватил за руку, и теперь она шагала рядом, подчиняясь его воле и силе.

—  Я не верю, что мы должны вот так расстаться!.. Это бессмысленно и дико! — Он все крепче стискивал ее пальцы.— Может быть, тебе нужно побыть одной, даже на время уехать, прийти в себя — пусть будет так!.. Но я буду ждать тебя, сколько ты захочешь! Слышишь, Ксюша? Ждать и писать тебе!.. А ты только отвечай, что здорова, что все в порядке, хорошо?..

—  Хорошо.— Она вынула из рукава тужурки скомканный платок, приложила к глазам.— Ты дальше не иди со мной... Не стоит! Я лучше одна...

—  Когда ты едешь?

—  Да, наверное, раньше вечера не соберемся...

—  Тогда позволь мне проститься с тобой...

Он положил руки на ее плечи, бережно притянул к себе, увидел близко-близко ее огромные, испуганные, полные влажного блеска глаза, трепетные ресницы и. коснулся губами ее дрожащих губ. Они и не поцеловались, а лишь обожгли друг друга дыханием, и Ксения отпрянула, пошла, не оглядываясь, закрыв ладонями лицо...

А вечером вместе с Егором Дымшаковым и Васеной он провожал Яранцевых за деревню, шел, вслушиваясь в протяжный скрип колес, ловил рассеянно-улыбчивый взгляд Ксении, сидевшей с ребенком на узлах. Корней и Пелагея пристроились позади, насупленные и молчаливые. Не глядя ни на кого, скреб сапогами окаменевшую грязь Дымша-ков, суровый, непреклонный. Не спуская зареванных глаз с матери, вприпрыжку бежала за телегой Васена — она впервые надолго разлучалась с родителями... Вырастали вдоль большака телеграфные столбы, облитые заходящим солнцем, от них тянулись в степь длинные тени, с повисших проводов и черных крестовин с сухим шорохом сыпались воробьи, пропадали в бурой щетинистой стерне. За сжатым полем у самого перелеска нежпо голубели озимые, точно там разлилось чистое озеро...