слова его услышаны не были.
— Пьем за лауреата! — воскликнула Капочка.
— За одно и за нас, горько!
На глазах у всех Лева и Капочка долго целовались взасос.
Федор Петрович опустил глаза. Хорошо, что ему удалось умыкнуть Чижулю из логова разврата. Однажды он нечаянно услышал, как Лева в своей комнате изъяснялся Капочке в любви. Если бы он когда-нибудь вздумал изъясняться в любви Ляле, он бы такой словесной распущенности не допустил. Неужто к дочери адмирала не подступиться без непристойных заигрываний?
— Разве ты не завтра улетаешь на Тянь-Шань? — напомнила сыну Полина Абрамовна.
— Успеем. Загс открывается в восемь утра.
— Капочка, а вот расскажи нам, невеждам, про половой вопрос! — не унимался Шура.
— Умолкни, филистер! — рассердилась Ляля.
— Кто такой филистер?
— Ограниченный самодовольный обыватель. Ни монах, ни Дон Жуан.
В предчувствии возможного конфликта Роза-Далькроза покинула залу. Она, как и Владимир Абрамович, номинально присутствующий на семейном торжестве в качестве портрета на стенке, — предпочитала уединение пустой болтовне.
— Пойдем, Ляленька, — шепнул ей на ухо Федор Петрович, а про себя подумал: «Филистеры — подходящее словцо для этой семейки. Все курят, перебивают друг друга, дышать нечем. Снять бы китель, освободить шею от галстука-удавки, позволить себе стать штатским. Он же перед сном разоблачается, не спит в погонах. Но это дело интимное. Для общества, даже внутрисемейного, он есть и будет полковником политчасти».
— Я тут набрела на одну ленинскую историю, но, боюсь, она будет сложновата для малообразованных девушек…
— Ляля, если про любовь, я пойму, — сказал Шура, и все рассмеялись.
— Про молодого товарища «Икс», высокоодаренного юношу, который мечется из одной любовной истории в другую…
— Подумать только, Ленин и про меня все знает!
— Да, Шура! И даже то, что ничего путного из тебя не выйдет. Переплетение случайных романов с политической борьбой к революции не ведут.
Арону почудилось, что Йоэль говорит по-русски. Та же жесткая интонация в голосе.
В большой комнате горел свет. Анна, глядя на экран, стучала по клавишам.
«Я не ручаюсь также за надежность и стойкость в борьбе тех женщин, у которых личный роман переплетается с политикой, и за мужчин, которые бегают за всякой юбкой и дают себя опутать каждой молодой бабенке. Нет, нет, это не вяжется с революцией…»
Тарховка
С одобрения товарища Васильева, члена партии с 1912 года, Ляля подала документы на вступление в ВКП (б). В 1912-м она еще только зародилась во чреве Полины Абрамовны. Теперь и в ней образовался новый человек.
— Если будет девочка, назовем Партией.
— Чижуля, такое имя будет выделять ребенка из коллектива, мы же отказались от Эльги!
— Мы — да. Я — нет. Ольга Петрова — невзрачно для журналиста.
— Вышла бы тогда за Перепетуева!
Чижуля смеялась, и ребенок резвился внутри нее.
Незабвенная Тарховка.
Федор Петрович нагрянул сюрпризом. Ляля еще спала, и он, не желая будить ее, бродил по округе. Сосновый бор, роса на траве, щебетание птиц, залив, сквозящий в проемах дерев, спокойное счастье мирной жизни… У него есть все, что нужно человеку: служба, семья, любовь, посеявшая семя в правильной женщине.
В дневнике, который он забросил, просматривается путь становления его личности. Крестьянский сын, не одаренный особыми талантами, не только пел в опере, но и научился отделять ее от драмы!
— Во мне сама душа поет, — шептал Федя, положив руки на огромный Лялин живот.
Потом они, отмахиваясь от ос, налетевших на клубничное варенье, пили чай на веранде.
— Понимаешь, Чижуля, раньше у меня был беднее духовный мир или, вернее, восприятие. А теперь его прибавилось и стало ясным то, что раньше было непонятным.
— И что же прояснилось, Федя?
— То, что драма ближе к жизни. Она более доступна.
Федор Петрович отнес в дом пустые чашки и розетки из-под варенья, и они вышли за калитку. Песчаная дорога, по которой Леле с пузом идти было тяжеловато, вывела на лесную тропу.
— Вот лес… В нем разговаривают два человека, мы с тобой. Это драма. А если бы тут запели поставленными голосами богини, вышла бы опера. Наша с тобой беседа важнее красоты декорации. А музыку я так и не научился понимать и переживать. Но все же рядом с тобой начинаю чувствовать, слышать в музыке подъем и радость.
— Феденька, когда по радио дают «Нибелунгов», у меня заходится сердце. Играют увертюру — и дитя принимается толкаться, бить ногами под дых. Что-то доносится до него из моей взволнованной груди.
— Чижуля, я обязательно буду слушать оперную музыку…