Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда Меркисон ушел, мы с Энди еще долго сидели и молча предавались размышлениям о печальных заблуждениях человеческого ума. Подобные минуты ментальной медитации случались у нас нередко. Если выпадал нам час праздности – мы всегда предпочитали посвятить его совершенствованию своей духовной личности посредством мыслительных размышлений.
Мы долго молчали, а потом Энди и говорит:
– Джефф, я должен признаться, что очень часто испытывал сильнейшее желание выбить тебе пару коренных зубов. Такое случалось всякий раз, когда ты начинал нести свою обычную околесицу про совесть и порядочность в делах. Может быть, я был неправ, а может – прав. Однако в данном случае мне кажется, у нас расхождений не будет. Я чувствую, что было бы неправильно отпустить мистера Меркисона одного, без охраны, в Чикаго на встречу с этими мерзавцами. У него нет ни единого шанса. Не кажется ли тебе, что надо вмешаться и предотвратить неизбежное, чтобы потом не мучиться этими – как их там? – «угрызениями совести»?
Тут я встал, крепко сжал руку Энди Таккера и долго тряс ее.
– Энди, – говорю я, – может, раз или два мне в голову приходила сердитая мысль, будто ты человек бессердечной внутренней организации. Я беру эту мысль назад. Я вижу, что внутри твоей наружности все же есть зерно добра. Это делает тебе честь. Ты только что выразил мои мысли. Было бы недостойно и постыдно предоставить Меркисона самому себе и позволить ему ввязаться в эту историю. Уж если ему так приспичило ехать – поедем вместе с ним и не дадим его облапошить.
Энди со мной согласился, и я с радостью отметил, сколь серьезно он настроен предотвратить эту аферу.
– Я не могу назвать себя человеком набожным, – говорю я, – я не фанатик и не ханжа, но я не стану безучасно стоять и смотреть, как человек, который своими силами, умом и смелостью создал успешный бизнес, становится жертвой бессовестных мошенников, представляющих угрозу интересам общества.
– Правильно, Джефф, – говорит Энди. – Если Меркисон не одумается и отправится в Чикаго, мы от него ни на шаг не отойдем и сорвем эту гадкую затею. Просто противно видеть, как такие деньжищи выбрасывают на ветер.
И мы пошли к Меркисону.
– Ну, нет, ребята, – говорит он. – Никогда не соглашусь, чтобы эти сладкоголосые чикагские сирены и дальше продолжали петь свои сладкозвучные песни. Вот увидите – я вытоплю жирок из этих невидимок! Или прожгу дырку в сковородке. Но, конечно, я буду жутко, до смерти рад, если вы поедете со мной. Может, и впрямь пособите немного, когда придет время паковать наличность. Честное слово, если согласитесь проехаться со мной – для меня это будет просто праздник и подарок судьбы!
После этого Меркисон распускает по городу слух, будто он уезжает на несколько дней в Западную Виргинию с мистером Питерсом и мистером Таккером, чтобы посмотреть какой-то рудник. Он телеграфирует Дж. Смиту, что в назначенный день готов ступить в его капкан, и наконец мы втроем мчимся в Чикаго. В поезде Меркисон веселит себя предвкушением забавных событий и приятных воспоминаний.
– В сером костюме, – говорит он, – на юго-западном углу Уобаш-авеню и Лейк-стрит… Он уронит газету, а я спрошу, теплая ли сегодня вода. Ха-ха-ха-ха-ха!.. – Следующие пять минут он оглушительно хохочет.
Однако время от времени он как-то мрачнеет и, похоже, пытается прогнать какие-то неведомые нам сомнения.
– Парни, – говорит он, – готов отдать десять раз по тыще, лишь бы вся эта история не всплыла у нас в Грассдейле. Меня бы это сразу разорило. Но вы-то люди благородные, я же вижу. И вообще, долг каждого гражданина проучить этих бандитов, паразитирующих на доверии народа. Я им покажу теплую воду! Значит, за каждый доллар – по пятерке, говоришь? Ну, смотри, Дж. Смит, придется тебе держать слово, раз уж за дело берется Билл Меркисон.
В Чикаго мы приехали около семи вечера. Встреча с серым человеком была назначена на девять тридцать. Мы пообедали в ресторане гостиницы и поднялись в комнату Меркисона дожидаться назначенного часа.
– Ну, ребята, – говорит Меркисон, – давайте-ка вместе пораскинем мозгами и состряпаем план, как разбить неприятеля. К примеру, вы ждете, пока этот серый субъект подаст сигнал, а потом – совершенно случайно, конечно, – подплываете поближе и орете: «Привет, Мерк!» Все рады случайной встрече и крепко жмут друг другу руки, как старые друзья. Тут я отвожу этого субъекта в сторону и говорю, что встретил земляков из Грассдейла, что вы – Дженкинс и Браун, бакалейщики, люди достойные, и что вы тоже не прочь рискнуть и попытать счастья – пока вы здесь, вдали от дома.
Ну, тот, конечно отвечает, мол, бери их с собой – пусть приумножат капитал, если есть, что инвестировать. Ну, как вам мой план?
– Что скажешь, Джефф? – говорит Энди и смотрит на меня.
– Сейчас скажу, что я скажу, – говорю я. – А скажу я вот что: хватит время терять, давайте-ка разберемся прямо сейчас.
Тут я достаю из кармана свой никелированный кольт калибра тридцать восемь и пару раз проворачиваю барабан.
– Ну, ты, боров хитрый! Подлая, порочная, безнравственная тварь! – говорю я, обращаясь к Меркисону – Ну-ка, выкладывай на стол свои тысячи! Действуй в темпе, а то как бы не опоздать. Вообще-то я человек мягкий, но время от времени и я крови жажду.
Он выкладывает деньги на стол, а я продолжаю:
– Из-за таких мерзавцев, как ты, на свете существуют суды и тюрьмы. И без работы не сидят. Ты приехал сюда, чтобы забрать деньги этих людей. По какому праву? Да, они хотели тебя надуть. Но разве это тебя оправдывает? Нет, ничего подобного, приятель. Ты в десять раз хуже, чем те мошенники. Ты ходишь в церковь и притворяешься достойным гражданином, а потом смываешься в Чикаго, чтобы грабить людей, создавших солидный и здоровый бизнес, построенный на борьбе с презренными негодяями, каким ты себя проявил. Откуда ты знаешь, – говорю я, – что тот человек, торговец долларами, не обременен многочисленной семьей, благосостояние которой полностью зависит от успешности его усилий? Это вы, так называемые «достойные граждане», так и норовите захапать побольше, ничего не давая взамен. Если бы не вы, эта страна давно забыла бы про фальшивые лотереи и биржевых спекулянтов, про шантажистов и продавцов несуществующих шахт. Они бы просто разорились и исчезли с лица земли. Тот человек, которого ты хотел ограбить, возможно, потратил много лет, чтобы изучить тонкости своего искусства. На каждом шагу он рискует и деньгами, и свободой, а может быть, и жизнью. А ты, весь такой достойный и почти святой, приехал сюда, чтобы обобрать его. Если ему повезет – ты побежишь в полицию: помогите! грабят! Если тебе повезет – ему придется заложить последние штаны – те самые, серые. Мы с мистером Таккером сразу поняли, что ты за птица. И ты получишь по заслугам, уж мы об этом позаботимся. Давай сюда деньги, свинья лицемерная!
Тут я сую пачку денег – все двадцатидолларовыми купюрами – во внутренний карман пиджака.
– А теперь давай сюда часы, – говорю я Меркисону – Да нет, я их не возьму. Клади на стол и смотри на них внимательно. И не вздумай встать с места, пока не протикают ровно час. А потом можешь валить куда хочешь. Если будешь шуметь, или дернешься раньше срока – мы тебя прославим на весь Грассдейл. Если не ошибаюсь, твоя репутация тебе дороже, чем две тыщи долларов?
После этого мы с Энди уходим. В поезде Энди долго молчит. А потом говорит:
– Джефф, можно задать тебе один вопрос?
– Хоть два, – говорю я, – а то и все сорок.
– Скажи, с Меркисоном – ты так все и планировал с самого начала?
– Ну конечно, а как же еще? А разве у тебя был другой план?
Тут Энди умолк и молчал полчаса. Похоже, ему не всегда удается в полной мере постичь все тонкости моей системы нравственности и морально-этической гигиены.
– Джефф, – говорит он наконец. – А не мог бы ты как-нибудь на досуге начертить мне подробную схему со структурой этой самой твоей совести? С примечаниями. Я бы время от времени заглядывал туда. Чтобы не ошибиться.
Из сборника «На выбор» (1909)
Третий ингредиент
Так называемый «Меблированный дом Валламброза» – на самом деле не настоящий меблированный дом. Он состоит из двух старых буро-каменных особняков, слитых воедино. Нижний этаж с одной стороны оживляют шляпки и шарфы в витрине модистки, с другой – омрачают устрашающая выставка и вероломные обещания дантиста «Лечение без боли». В «Валламброзе» можно снять комнату за два доллара в неделю, а можно за двадцать. Население ее составляют стенографистки, музыканты, биржевые маклеры, продавщицы, репортеры, начинающие художники, процветающие жулики и прочие лица, свешивающиеся через перила лестницы всякий раз, едва у парадной двери раздастся звонок.
Мы поведем речь только о двух обитателях «Валламброзы» – при всем глубоком уважении к остальным.
Однажды в шесть часов вечера Хетти Пеппер возвращалась домой в свою комнатку за три с половиной доллара на третьем этаже, и ее нос и подбородок были заострены больше обычного. Утонченные черты лица – верный признак, что вы уволены из универмага, в котором проработали четыре года, и теперь у вас только пятнадцать центов в кармане.