пристало…
Правда, прежде чем «добыть» полагающиеся по закону дополнительные «литературные метры», следовало получить основные. Так что здесь не все так безоблачно. У писателей была своя ведомственная очередь, как у работников крупных предприятий, заводов или фабрик. Ибо Союз писателей, по сути, можно считать той же фабрикой, воспроизводящей своих членов и их продукцию. Писателям-очередникам[17] давали квартиры, Литфонд вполне мог себе это позволить, как и какой-нибудь большой завод (например, в бозе почивший ЗИЛ). Получение в обозримом будущем долгожданного жилья оказывало серьезное влияние на поведение писателя, особенно если дело казалось подписания очередного гневного письма «общественности» против всякого рода «литературных сорняков». Это был своего рода рычаг воздействия, принуждавший к конформизму и соглашательству.
Не зря Михаил Рощин вложил в уста одного из героев пьесы «Старый Новый год» – говорливого тестя – следующую фразу: «Ты хоть маленький, а начальник, все у тебя есть. Вкупе… В месткоме». Такая общественная организация, как местком, могла сказать свое веское слово при распределении квартир во вновь построенном доме. Кому предоставить квартиру: молодому и талантливому, в котором нуждается литературное издание, или уже опытному сотруднику? Например, в комфортабельном доме 16 в Безбожном (ныне Протопоповском) переулке жили самые разные люди. Этот самый дом, который еще до переименования увековечил Булат Окуджава:
Я выселен с Арбата, арбатский эмигрант.
В Безбожном переулке хиреет мой талант.
Кругом чужие лица, враждебные места.
Хоть сауна напротив, да фауна не та…
О ком это автор написал – «чужие лица»? Уж не о заселившемся в соседние дома начальстве? У Окуджавы со всяким начальством проблем было немало, не зря же Госпремию СССР ему дали лишь в 1991 году. А сауна – это, конечно, знаменитые Астраханские бани.
Соседом Булата Окуджавы был Олег Волков, писатель-долгожитель. Из прожитых девяноста шести лет более четверти века он провел за решеткой. Родился в 1900-м, при Николае II, скончался в 1996-м, при Борисе (первом или все-таки втором? смотря как считать). Жизнь Олега Васильевича – это тоже «наша с тобой биография», причем типичная. После возвращения из ГУЛАГа в 1957 году его приняли в Союз писателей СССР. Вдова писателя Маргарита Сергеевна вспоминает: «Мы вселились сюда чуть ли не первыми, и нам поспешили установить телефон. Но – с номером, который до того принадлежал вендиспансеру! Нам еще долго звонили его взволнованные пациенты… По тем временам – а это были 70-е годы – дом наш считался “элитным”: многоэтажный, кирпичный. Вокруг народ еще ютился в крошечных деревянных домиках. Помню, как возле нашего подъезда бродил один дяденька, пинал ногой стоящие возле дома машины и злобно говорил, что нас всех скоро возьмут под ноготь»{438}. «Взять под ноготь» – это хороший штрих, изобразительный…
В этой квартире в Безбожном переулке Олег Волков сочинял и главную свою книгу, автобиографическую – «Погружение во тьму», впервые изданную во Франции в 1987 году.
«Папа не надеялся, – рассказывает дочь писателя Ольга Олеговна, – что это напечатают у нас. Да, он всегда говорил: “Карфаген должен быть разрушен”, то есть надеялся, что этот строй однажды рухнет, но был уверен, что не при его жизни. Ему важно было написать этот текст как документ, свидетельство, в надежде, что когда-нибудь его всё же опубликуют. И вот так получилось, что Булат Окуджава предложил тайно перевезти рукопись “Погружения” во Францию. Папа был в добрососедских отношениях с Окуджавой, и Булат Шалвович был единственным из наших знакомых, кто тогда регулярно ездил за границу. Окуджаву, думаю, таможенники не посмели обыскивать. Но для надежности он, когда ехал в поезде, спрятал рукопись за спинку дивана»{439}.
Что было общего между Окуджавой и Волковым помимо общего почтового адреса? Догадаться не трудно. Олег Васильевич сам сидел, а у Булата Шалвовича репрессировали родителей: отца расстреляли, а мать отправили в ГУЛАГ. Им было, что вспомнить.
В СССР «Погружение во тьму» напечатали только в 1989 году. Получая за свою книгу в 1991 году первую Госпремию России из рук президента РФ Бориса Ельцина, Волков сказал ему: «Борис Николаевич, вы же Ипатьевский дом в Екатеринбурге разрушили, вам его и восстанавливать». Ничего не ответил Борис Николаевич, только похлопал писателя по плечу. Хорошо еще, что не по голове…
Олег Волков был страстным охотником, ружья хранил дома. Однажды перед Олимпиадой-80 к нему пришли из милиции как к неблагонадежному, отсидевшему срок (и не один) в тюрьме. Подумаешь, что он писатель, ну и что? Вдруг пальнет в товарища Брежнева на церемонии открытия? Все возможно. Пришел участковый с понятыми и конфисковал оружие. Лишь после жалобы Союза писателей ружья вернули. «Принесли, да еще расшаркивались. Олег их абсолютно не боялся, говорил, что еще раз им его не заполучить. Но был сильно возмущен, говорил, что КГБ-шная удавка за ним всё тянется»{440}, – рассказывает Маргарита Сергеевна Волкова…
Часто общались по-соседски Булат Окуджава и Анатолий Жигулин, также побывавший на лесоповале. В 1950 году его, студента, приговорили к десяти годам лагерей. Сидел он и на Колыме. Реабилитирован в 1956-м. Большой резонанс в годы перестройки вызвала публикация автобиографической повести Жигулина «Черные камни», над которой автор работал в том числе и в этом доме. 6 августа 1980 года писатель отметил в дневнике: «Неожиданно позвонил Булат. Он вернулся из Коктебеля, хотел узнать новости. А какие я знаю новости?.. Булат переживает смерть В. Высоцкого». А вот запись от 21 сентября 1980 года: «Звонил Булат. Хочет, чтобы я дал ему текст стихотворения “Из больничной тетради”. Буду, – говорит, – пропагандировать. Очень ему понравилось стихотворение»{441}.
А 10 апреля 1981 года Булат Шалвович пригласил соседа зайти за билетами на свой творческий вечер, подарив в итоге и книгу с пластинкой. Говорили они в тот день о Науме Коржавине, само собой, не по телефону. Коржавин к тому времени уже жил в Америке. 25 сентября 1983 года Окуджава предложил Жигулину помощь – дал почитать запрещенную литературу. Анатолий Владимирович задумал стихи о Гражданской войне, эти книги послужили хорошим подспорьем ему: «Здесь мемуары Родзянко, Милюкова… всех не перечесть… И, конечно, их можно почитать лишь в Ленинке или в Гос. исторической библиотеке в закрытых фондах»{442} – из дневника от 25 сентября 1983 года. Надо ли говорить о том, что сам факт передачи друг другу антисоветской литературы демонстрировал полное доверие и единомыслие соседей-писателей.
Вадим Крохин также жил в этом доме. В своих еще неопубликованных мемуарах он вспоминает, как Булат Окуджава или его жена Ольга «звонили и приглашали зайти в гости. Чаще всего это случалось, когда к ним приходили другие гости – друзья, приезжие знаменитости, или просто так… на Новый год… Я преклонялся перед отчужденным талантом Булата Шалвовича и ценил его доверие. Однажды принес я в его дом чучело огромного ворона, сидящего на черепе, и только успел сделать несколько