в тени чащи. К тому времени, когда Катон добрался до места происшествия, остальные разбойники были зверски зарублены, или оставались лежать ранеными на склоне. Массимилиан остановился на краю бойни, его лицо было белым от ярости.
— Что вы наделали? — прорычал Катон, поднимаясь на ноги, широко раскинув руки и сжав кулаки. Он сделал несколько глубоких вдохов. — Вы Хароновы идиоты! Я дал слово, что им не причинят вреда. Вы обесчестили меня… обесчестили Рим! — Он беспомощно покачал головой.
Ауксилларии смотрели в ответ, в их руках были окровавленные мечи. Один из них размахивал своим оружием.
— Они заслужили этого, господин. Вы видели, что они там натворили!
— Закрой свой рот! — Катон взревел — Ты дурак! Мы могли бы заключить с ними мир. Мы могли бы спасти жизни. А теперь? — Он прижал кулаки ко лбу. — Теперь они будут сражаться до конца. Мира быть не может. Только кровопролитие… кровь зальет весь остров, пока все не закончится. — Он оглядел своих людей. — Будьте вы прокляты, глупцы. Будь проклят каждый из вас за то, что вы навлекли на всех нас!
— Подождите! — Массимилиан указал на одного из разбойников, которого Катон считал мертвым. Он полз от места бойни сквозь заросли травы, когда центурион направился к нему. — Этот еще жив!
Он наклонился, чтобы перевернуть разбойника на спину.
— Это Кальгарнон.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
На следующее утро хирург осторожно снял повязку и наклонил голову Катона так, чтобы свет падал через окно скромного блока валетодинариума форта. Прежде чем вынести вердикт, он на мгновение пристально посмотрел в глаза.
— Сама рана заживает. У вас останется еще один свежий шрам, чтобы произвести впечатление на матрону. Но вы все еще ничего не видите, говорите?
— Слева только тьма, а остальное справа — тусклый туман, — ответил Катон.
— Боюсь, господин, я думаю, вы никогда не восстановите зрение в этом глазу. — Хирург наклонился ближе, держась подальше от света. — Первоначальное ранение разорвало тебе веко, и заноза попала в глазное яблоко по краю зрачка. Подобные раны я видел раньше. Лучшее, на что вы можете надеяться, — это частичное восстановление зрения, но не возлагайте на это надежды.
Он убрал руки с головы Катона и выпрямился. — Я больше ничего не могу для вас сделать. Свежий воздух поможет заживить рану. Держите ее в чистоте и не трогайте, иначе она снова откроется. Я бы посоветовал вам носить постоянную повязку для этого, пока не завершится заживление. Хотя, после этого не снимайте ее тоже, если обнаружите, что глаз и область вокруг него стали чувствительными. Пожалуй, вы будете выглядеть как киликийский пират.
— Повязку? — вздохнул Катон. Он видел в Риме ветеранов армии с глазными повязками и вспомнил, какую жалость к ним испытывал. Теперь он, в свою очередь, станет объектом жалости, и стыд заставит его нервничать. Он пытался убедить себя, что люди могут рассматривать это как еще один шрам, такое же доказательство его хорошей службы, как и фалеры на его ремнях. Что Клавдия подумает, когда они встретятся в следующий раз? — подумал он.
— А что насчет пленника? Кальгарнон, — он кивнул в сторону соседней комнаты. — Как он поживает?
— Он схлопотал хороший удар гладием в плечо. Просто рана в теле. А удар по голове, сбивший его с ног, был скользящим, но отрубил ему большую часть уха. Он поправится. Хотя заметьте, зрелище будет не из приятных.
Катона это не волновало. Важно то, что они захватили одного из врагов. Необходимо убедить Кальгарнона раскрыть местонахождение лагеря разбойников. Более того, расположение цитадели, откуда самозванный горный Царь вел свою кампанию сопротивления Риму.
— Сделайте для меня постоянную повязку, — приказал он, вставая.
Он вышел из комнаты и выбрался на крытую дорожку, которая шла вдоль всего валетодинариума. Было еще раннее утро, и до того, как жара станет невыносимой, пройдет еще как минимум час. Дверь в комнату, где содержался заключенный, была открыта, и он шагнул под перемычку и принял приветствие вспомогательного пехотинца, стоявшего на страже.
Кальгарнон был привязан к кровати. Он поднял голову, чтобы посмотреть, кто вошел, слегка прищурившись, глядя на залитый светом дверной проем. Катон подошел и взглянул на окровавленную повязку, покрывавшую плечо мальчика, а также макушку и бок его головы.
— Хирург считает, что твои раны хорошо заживут.
— Это больше, чем можно сказать о твоем глазе, префект.
Рука Катона начала подниматься, и он с усилием вернул ее обратно. Кальгарнон заметил этот жест и улыбнулся. — Ты будешь носить этот шрам с собой всю оставшуюся жизнь. Что-нибудь на память о моем племени.
— Возможно, это все, что останется как воспоминание о твоем племени, если твои соплеменники не придут в себя и не откажутся от своей бессмысленной борьбы.
— Бессмысленной? — усмехнулся Кальгарнон. — Мы бросили вызов Риму двести лет назад. Что заставляет тебя думать, что на этот раз у тебя все получится? Мы захватили ваш форпост и убили ваших людей.
— Сколько из вашего боевого отряда было потеряно, чтобы достичь этого? Скольких еще вы потеряли, когда тебя ранили, пока вы убегали? Как ты думаешь, сможешь ли ты позволить себе жертвовать таким количеством людей каждый раз, когда атакуешь один из наших форпостов?
— Каждая разрушенная нами застава вдохновляет еще сотню воинов присоединиться к нам.
— Еще сотня людей, которые отдадут свои жизни за безнадежное дело, — вздохнул Катон. — Чего ты надеешься достичь, парень? Как ты думаешь, ты и твои друзья сможете победить Рим? Как ты думаешь, кто-нибудь за пределами этих гор и лесов считает вашего лидера настоящим царем? Вы хоть представляете, насколько велика Империя? Сколько человек она может призвать, чтобы разгромить вашу ничтожную банду разбойников? Как ты думаешь?
— Если Рим такой могущественный, как ты говоришь, почему мой народ все еще здесь? Почему мы все еще хозяева этих земель?
— Я скажу тебе точно, почему, — устало ответил Катон. — Это потому, что вы были слишком незначительны, чтобы заслуживать серьезного внимания Рима. До недавнего времени вы довольствовались время от времени небольшими угонами скота. Иногда вы могли задержать торговца и потребовать деньги за свободный проход через ваши земли. Подобные вещи случаются по всей Империи. На каждого мелкого разбойника, которого потрудились выследить и распять, рождается другой. И так далее. Пока такие люди, как вы, достаточно разумны, чтобы ограничивать вашу деятельность и удерживать ее ниже черты, представляющей интерес для Рима, вы выживаете. Но в тот момент, когда вы переступаете черту, когда вы становитесь слишком жадными или амбициозными, вы провоцируете Рим к действию, и он не успокоится, пока те, кто бросает вызов ему,