Читать интересную книгу Двести лет вместе. Часть первая - Александр Солженицын

Как всё беспорядочно было на верхах власти – мы уже видели. «Со стороны генерала Драке не было проявлено должной распорядительности для надлежащей, правильной организации охраны». Войска были «несоответственно разбросаны мелкими командами», «масса лишних патрулей» и «люди часто стоят без дела». И вот – «в дни погрома поражало то несомненное для всех, близкое к попустительству бездействие, которое было проявлено и войсками, и чинами полиции… полиция почти отсутствовала, войска медленно двигались посредине улицы, деятельно обстреливая дома, из которых раздавались выстрелы, а по обеим сторонам улиц громились беспрепятственно еврейские магазины и квартиры». Один прокурор просил проезжающий казачий разъезд о защите громимых неподалеку магазинов, «казаки ответили, что туда не поедут, так как это не их участок».

Но более того: ряд свидетелей получил «впечатление, будто чины полиции и войска присланы не для рассеяния, а для охраны громил». В одном месте солдаты ответили: «приказано смотреть, чтобы драки не было, и чтобы русских не били». В другом солдаты отвечали: «Мы присягали Богу и Государю», а не защищать «тех, которые изорвали царские портреты и надругались». Офицеры же «считали себя бессильными прекратить беспорядки, находя, что употребить оружие они могут лишь тогда, когда насильственные действия громил будут направлены против войск». Вот из дома «выбежал избитый и окровавленный еврей, преследуемый толпой. Стоявшая тут же рота не обратила на это никакого внимания и спокойно направилась вверх по улице». Вот «грабители ножками от столов в буквальном смысле убивали двух евреев; тут же, в 10 шагах, стоял кавалерийский разъезд, спокойно смотревший на эту дикую расправу». Немудрено, что простонародные голоса толковали и так: «Нам дана царская милость: позволено бить жидов 6 дней»; и у солдат: «сами видите, мыслимо ли это без дозволения начальства?» Чины же полиции «на обращённое к ним требование прекращать беспорядки возражали, что они ничего не могут сделать, так как вся власть перешла к военному начальству». Были и другие случаи: толпа громил бежала целый квартал «под натиском пристава… с револьвером в руке и с одним только городовым», а «околоточный надзиратель Остроменский» «с 3 городовыми и несколькими солдатами, даже не прибегая к оружию… защитил весь свой околоток от разгрома».

У погромщиков – не было огнестрельного оружия, у еврейских же юношей оно было. Однако в отличие от Гомеля, еврейская самооборона не была хорошо организована, хотя «из многих домов стали раздаваться выстрелы» членов самообороны, организованной «как евреями, так и русскими для защиты первых»; «несомненно, были случаи, когда подобные выстрелы направлялись в войска и являлись актом мести за стрельбу их во время демонстраций» предыдущих дней; «были случаи, когда евреи стреляли и в патриотические процессии, являвшиеся ответом на предшествовавшие революционные». Но эти выстрелы «повели к печальным результатам. Нисколько не устрашая громил, они давали войскам формальное право действовать по инструкциям», «каждый раз, как только из какого-либо дома раздавались выстрелы, находившаяся тут же на улице воинская часть, нередко не разбирая, направлены ли пули в неё, или в громил, давала залп по окнам дома, после чего толпа» набрасывалась на тот дом и громила. «Бывали случаи, когда некоторые дома подвергались обстрелу только потому, что громилы указывали… будто из домов этих стреляли»; «бывало также, что сами громилы, взобравшись на лестницу… дома, стреляли оттуда на улицу, чтобы вызвать ответный залп воинской части» и затем громить тот дом.

А дальше – хуже. «Некоторые городовые и бывшие в наряде солдаты не пренебрегали товарами, выброшенными громилами из магазинов, и, подбирая, прятали их в карманы или под шинели». И хотя эти случаи были «лишь редкими, единичными явлениями», отмечен один городовой, который сам разбивал дверь еврейского магазина, и ещё один ефрейтор. (Ложные слухи об армейском грабеже разнеслись потому, что генерал Эверт в своём отделе города скомандовал отбирать у громил и с места погромов уносить вещи и товары на воинские склады, позже возвращённые под расписки еврейской общине. Так было спасено имущества на десятки тысяч рублей.)

Но что удивляться, если негодяй Цихоцкий, потерпев крушение в карьере, не только не принимал никаких мер к действиям полиции (узнав о начале погрома вечером 18-го, он только поздно вечером 19-го известил своих приставов телеграммами), не давал никаких указаний генералам из военной охраны, но и сам, объезжая город, «спокойно и безучастно смотрел на происходившее», только говорил грабителям: «расходитесь, господа» (а те ободряли друг друга: «не бойся, это он в шутку»); а когда с балкона думы кричали «бейте жидов, грабь, ломай!», и толпа подхватила полицмейстера качать – Цихоцкий затем «на крики «ура» отвечал поклонами». Только получив 20 октября от генерала Карасса резкую угрозу (а управляющий ген. – губернаторской канцелярией предупредил, что Цихоцкому не миновать каторги), – велел полиции принять решительные меры против погромов. Сенатор Турау и предал его суду.

Ещё один обиженный генерал из охраны города, Бессонов, «стоял в толпе громил и мирно беседовал с ними: «Громить можно, но грабить не следует». Громилы кричали «ура». И в другом случае оставался «хладнокровным зрителем грабежа. Когда же один из громил крикнул «бей жидов», [Бессонов] в ответ одобрительно засмеялся». Одному доктору он якобы объяснил, что «если бы он хотел, погром окончился бы в полчаса, но евреи приняли слишком большое участие в революционном движении и потому должны поплатиться». – После погрома в затребованном военным начальством объяснении он отрицал приписываемые ему одобрительные разговоры о погроме, а что, напротив тому, призывал жителей остановить погром: «пожалейте нас, не доводите войска до действия оружием… до пролития своей же, русской крови».

К генералу Карассу текли непрерывные депутации, требовали одни – удаления из города войск, другие – приказания действовать оружием, третьи, четвёртые и пятые – об охране их имущества. Между тем всё 19-е число бездействовала полиция, и воинские начальники плохо или бестолково выполняли распоряжения. С 20 октября Карасс отдал распоряжение «оцеплять и задерживать всех громил». Были произведены многочисленные аресты, в одном месте войска стреляли по громилам, убили пятерых, нескольких ранили. К концу 20-го погром был полностью прекращён, а поздно вечером «слух о том, что евреи режут русских, привёл жителей в полное смятение», ждали мести.

Всего за дни погрома было, по приблизительному подсчёту полиции (часть пострадавших уносилась толпою) – убито 47 человек, в том числе евреев – 12, ранено – 205, евреи из них – третья часть.

Турау заканчивает свой отчёт выводом, что «главной причиной еврейского погрома в Киеве была издавна существующая рознь между малороссийским и еврейским населением, обусловленная различием их миросозерцания. Ближайшим же поводом явилось оскорбление национального чувства революционными манифестациями, в которых видная роль принадлежала еврейской молодёжи». Виновников «глумления и надругательства над всем, что ему свято и дорого», простой народ «видел в одних только евреях. Он не мог понять, после дарованных милостей, само революционное движение и объяснял его стремлением евреев добиться «своей жидовской свободы». – «Неудачи войны, по поводу которых еврейская молодёжь открыто выражала всегда живейшую радость, уклонения их от военной службы, участие в революционном движении, в ряде насилий и убийств должностных лиц, оскорбления войск… вызывало, несомненно, в простом народе раздражение против евреев», «вот почему в Киеве были случаи, когда многие русские, открыто предоставляя у себя приют беднякам евреям, укрывавшимся от насилии, резко отказывали в нём молодым евреям».

Писала об этом и газета «Киевлянин»[1278]. «Несчастные евреи! Чем виноваты эти тысячи семейств… На своё горе и несчастье евреи не удержали своих безумцев… Но ведь безумцы есть и между нами, русскими, и мы не могли их удержать».

Безумствовала революционная молодёжь – а расплачиваться досталось пожилому и мирному еврейству.

Так – мы копали бездну с двух сторон.

По одесскому же погрому мы имеем аналогичный и детальнейший отчёт о ревизии сенатора Кузминского[1279].

В Одессе, и всегда революционно настроенной, сотрясения проступили и нарастали уже с января; а взорвались 13 июня (независимо от пришедшего вечером 14-го на одесский рейд броненосца «Потёмкин»). Весь день 14-го Одесса бурлила, больше молодёжь, на этот раз и рабочие: «значительные толпы их стали насильственно прекращать работу на заводах и фабриках». Толпа «человек в 300 пыталась проникнуть в развесочную[чая]… произвела несколько выстрелов в околоточного надзирателя, удерживавшего толпу от вторжения, но была рассеяна» залпом полицейского наряда. «Вскоре, однако, она снова собралась», пошла на полицейский участок, перестреливалась с ним, также и из дома Докса «из окон и[с] балкона… было произведено в полицейских чинов несколько выстрелов». Другая толпа «из лежавших на улице строительных материалов устроила баррикаду, из-за которой стреляла по наряду полиции»; ещё на одной улице подобной толпой «было опрокинуто несколько вагонов конно-железной дороги». «Довольно большая толпа евреев ворвалась во двор жестяной фабрики, засыпала[городовому] глаза табаком… при появлении полицейского наряда разбежалась, открыв огонь из револьверов, причём, из числа стрелявших, четыре еврея[перечисляются] были тогда же задержаны»; ещё на одном перекрестке «из собравшейся… толпы евреев[двое] стреляли из револьверов и ранили конного стражника»; «вообще в течение всего дня 14 июня на всех почти улицах города происходили постоянные стычки евреев с нарядами полиции, во время которых евреи пускали в дело огнестрельное оружие и камни» и ранили нескольких городовых. «Со стороны евреев было также ранено до 10 человек», толпа уводила их и скрывала. И ещё, убегая от городового, мещанин Ципкин бросил бомбу, от которой погиб и он, и городовой Павловский.