вместе с вами, вместе со всем нашим народом торжественно отпразднуем этот великий подвиг в освоении космоса. Пусть весь мир смотрит и видит, на что способна наша страна, что может сделать наш великий народ, наша советская наука!
– Пусть теперь все страны догоняют нас! – отозвался Гагарин с неменьшим энтузиазмом.
– Правильно! – сказал Хрущев. – Очень рад, что ваш голос звучит бодро и уверенно, что у вас такое замечательное настроение! Вы правильно говорите, – пусть капиталистические страны догоняют нашу страну, проложившую путь в космос… Все мы гордимся этой великой победой.
Хрущева переполняло воодушевление. Перед человеком, который радовался, что его самолеты по размеру больше американских, триумфальный полет Гагарина открывал великолепные возможности. Он уже решил: через два дня, 14 апреля, он устроит в столице масштабное празднование. Это будет самый большой праздник с момента другой советской победы – над немцами – в конце войны в 1945 году, а возможно даже масштабнее. Это будет триумф триумфов, одновременно самолюбование и хвастовство советским превосходством. В конце концов, американские капиталисты едва сумели отправить в космос шимпанзе, а Советы доставили на околоземную орбиту человека. Что еще лучше, этот человек, очевидно, не менее горячо, чем советский лидер, предвкушал перспективу продемонстрировать всему миру, чего способна достичь его страна. Гагарин действительно оказался идеальным выбором. Он, несомненно, заслуживал такого резкого повышения в звании. Это был советский герой, которого Хрущев мог продемонстрировать всему миру.
Спросив про родителей и поздравив их тоже – «Они вправе гордиться своим сыном!», – Хрущев закончил разговор. «До свидания, дорогой Никита Сергеевич», – сказал Гагарин и положил трубку. Он только что подружился с самым могущественным человеком в СССР. Теперь он улыбался, и его улыбка действительно была великолепна. Она сохранилась на кинопленке и фотографиях того дня. Отрешенный взгляд исчез. Исчез и Волович, отказавшийся от дальнейших попыток провести медосмотр. С этим придется немного подождать.
А пока на втором этаже появился очередной высокопоставленный посетитель. Иван Борисенко, спортивный комиссар СССР, приехал подписать Акт о приземлении корабля-спутника «Восток». Документ должен был подтвердить ложное утверждение о том, что Гагарин приземлился в космическом корабле, и, таким образом, дать возможность претендовать на установление мирового рекорда высоты и еще двух мировых рекордов:
Я, нижеподписавшийся, спортивный комиссар Центрального аэроклуба СССР… Борисенко Иван Григорьевич, свидетельствую, что 12 апреля 1961 года в 10 часов 55 минут московского времени в районе села Смеловка… приземлился космический корабль-спутник с летчиком-космонавтом Гагариным Юрием Алексеевичем.
Корабль-спутник имел опознавательные знаки «СССР – ВОСТОК»[593].
Но Борисенко сам ничего не видел. Он вообще не был на месте приземления «Востока», а все бумаги были заполнены в Энгельсе. Спускаемый аппарат приземлился в 10:48, а не в 10:55 – на пять минут раньше, чем опустился на парашюте его обитатель; на нем не было надписи «СССР – ВОСТОК»; к тому же Гагарин приземлился в двух километрах от него на вспаханном поле. Но Борисенко всю оставшуюся жизнь – и с верностью почти героической – держался за свою ложь, дополнительно полируя и украшая ее. Спустя 22 года (в 1983 г.) он заявил даже, что ухитрился оказаться на месте посадки задолго до того, как там приземлился Гагарин:
Мы ни на миг не отрывали глаз от неба, где с секунды на секунду должна появиться точка – купол гигантского парашюта оранжевого цвета. Вот он, все ниже и ниже. После 108-минутного первого путешествия человека вокруг земного шара… Юрий Гагарин приземлился… Спешим к нему, он стоит счастливый, улыбающийся, среди ликующих колхозников… Как этого требует спортивный кодекс, я… проверил опознавательные знаки корабля, на котором было написано «ВОСТОК – СССР». Юрий Алексеевич выглядел немного усталым…[594]
Почти единственное, что в этом заявлении является правдой, так это то, что Гагарин устал. Но времени отдыхать не было. В Энгельсе он провел, может быть, пару часов и перед отъездом дал импровизированное интервью по телефону главным редакторам «Правды» и «Известий», в котором заявил, как полагалось, что его достижение принадлежит не ему одному, а всему советскому народу. Западные журналисты приглашены не были. Пресс-конференция продолжалась недолго. Гагарина ждал самолет, чтобы отвезти его в Куйбышев. Бóльшую часть времени, проведенного в Энгельсе, он потратил на разговоры с важными и влиятельными людьми страны, но был один человек, с которым он до сих пор не поговорил, и это была его жена. У нее не было телефона.
Кто-то подхватил из вазы цветы и сунул их Гагарину в руки. Так – с цветами в руках, в окружении чиновников – он и вышел на летное поле, где творилось настоящее столпотворение.
Те несколько сотен человек, что были там, когда он только прибыл, к этому моменту превратились в тысячи. Люди прорывались через ограждения, расталкивали часовых, которые были не в силах остановить их. Некоторые влезали на деревья по периметру летного поля, чтобы хоть одним глазком взглянуть на героического молодого космонавта – в давке и суете один человек упал и сломал руку[595]. Пока Гагарин пробирался к самолету, все пытались дотронуться до него, обнять. Позже Гагарин сказал, что эта неожиданно обретенная известность оказалась даже более головокружительной, чем вход в атмосферу Земли. Толпа становилась неуправляемой, и Воловичу, чтобы провести Гагарина к трапу, пришлось помахать пистолетом. На верху трапа космонавт оглянулся, просиял и поблагодарил присутствующих за прием. Затем он нырнул внутрь. Двигатели заработали, самолет покатился по рулежной дорожке к полосе и взлетел.
Время близилось к трем часам пополудни. Гагарин был на пути в Куйбышев, к следующей и последней на сегодня остановке. День, казалось, тянулся без конца и заканчиваться не собирался. На борту самолета Волович смог наконец провести медицинский осмотр. Гагарин был настолько измотан, что ему даже стало дурно. Но когда Волович измерил ему давление, оно оказалось нормальным – 130/65. Оно было настолько нормальным, что Гагарин в шутку высказал сомнение, был ли он в космосе.
Тем временем самолет летел на север. Волович смотрел на Гагарина, откинувшегося в кресле, и не мог избавиться от трепета. «Это был поразительный полет, – сказал он автору этих строк во время последнего интервью в своей жизни, когда ему было уже 90 лет, – только представьте, рядом с нами сидел тот, кто стал первым человеком, покинувшим Землю. Это было поразительное чувство»[596]. Он заметил, что Гагарин иногда закрывал глаза. Но космонавт не спал. Казалось, он «на мгновение возвращался в кабину космического корабля», летел один над миром и смотрел на звезды.
Пока Гагарин летел в Куйбышев, камердинер президента Кеннеди[597] бесшумно пересек центральный зал второго этажа Белого дома и постучал в дверь президентской спальни. Джордж Томас был в большом фаворе и у Джека, и у Джеки и славился своим всегда хорошим настроением, хотя и не всегда будил президента вовремя. Но сегодня ему не о чем было беспокоиться. Кеннеди уже встал.
В Вашингтоне было почти 8:00. Как всегда, Томас вручил президенту кипу утренних газет. Все они писали о триумфе Гагарина. За шесть часов, прошедших после первого заявления Левитана, первые полосы были спешно переписаны, чтобы вместить драматичные события этого дня. Заголовки в них, набранные жирными заглавными буквами, говорили одно и то же: «СОВЕТЫ ДОСТАВИЛИ НА ОРБИТУ ЧЕЛОВЕКА И ВЕРНУЛИ ЕГО» – восклицала обычно сдержанная The New York The Times. «ПИОНЕР КОСМОСА ДОКЛАДЫВАЕТ: "ЧУВСТВУЮ СЕБЯ ХОРОШО"». Пионер космоса был назван по имени: «Майор Гагарин, 27 лет, выпускник индустриального техникума». Поразительно, но в качестве стартовой площадки был назван «Тюра Там», несмотря на все усилия Советов скрыть этот факт. Благодарить за это следовало разветвленную сеть осведомителей The Times в разведывательном сообществе США. Целые три полосы внутри газеты освещали детали полета, там была даже инструкция о том, как произносить имя космического пионера и на каком слоге его фамилии нужно делать ударение. Суд над нацистским преступником Адольфом Эйхманом отошел на второй план. Всюду, куда ни посмотри, был этот You-Ree Gah-GAH-Rin.
Он же был и в телевизоре. Или, по крайней мере,