Он всех «поздравлял с праздниками, днями рождения, оказывал нежданно-негаданно помощь в затруднительных ситуациях — но обращаться к нему по собственной инициативе — строжайшее табу…»{272} — так вспоминали о нём работники аппарата Смольного.
Со своими непосредственными подчинёнными, которые сами являлись большими начальниками, он бывал подчас резким, но никогда не скатывался к разнузданному «барскому гневу».
Подчинённые особенно боялись его острых и злых шуток, умения «подцепить». Больше других переживал и старался «не подставиться» Яков Капустин, чьё самолюбие было особенно чувствительным к вежливым, но весьма язвительным замечаниям «Андрея Александровича», высказываемым им по малейшему поводу. Никита Хрущёв так писал об этом: «Жданов был умным человеком. У него было некоторое ехидство с хитринкой. Он мог тонко подметить твой промах, подпустить иронию…»{273}
Частой мишенью острот Жданова становился председатель Ленгорсовета Пётр Попков. Будучи отличным завхозом, он страдал явным косноязычием, особенно при попытках произнесения политических речей. И Жданов при всей своей симпатии постоянно характеризовал неудачные опусы своего протеже фразой — «типичное не то». Работники аппарата так за глаза и прозвали Попкова, которого к тому же отличала глубокая и искренняя почтительность перед «Андреем Александровичем», что также служило поводом к шуткам.
Из начальства же иммунитетом к ждановскому юмору обладал, пожалуй, только Алексей Кузнецов. Его сильная личность не располагала к шуткам, да и сам Жданов, хорошо понимая законы управления людьми, никогда не отчитывал и не шутил над ним в присутствии коллег более низкого ранга. При этом Кузнецов откровенно подражал патрону, перенимая его приёмы работы. Отчасти это относилось ко всей верхушке ленинградской команды. Так, Жданов, готовясь к выступлениям — свои речи он всегда готовил сам, — раскладывал листы с черновиками по всему кабинету, расхаживая между ними. В итоге этот метод переняли многие ответственные работники Смольного.
Можно говорить даже о культе личности Жданова, сложившемся в его команде. Уже в 1980-е годы в беседе с историками один из работников обкома при Жданове, Всеволод Ильич Чернецов, с жаром отзывался о своём бывшем начальнике: «Самый образованный в партии! Второй Луначарский!.. Да не спорьте вы, раз не знаете! А я знаю — второй Луначарский!»{274}
Такому имиджу способствовали обширная эрудиция, отличная память, способности хорошего рассказчика и откровенный, подчёркнутый интерес к новому в культуре и искусстве. Среди всех высших политических лидеров СССР Жданов был единственным, кто регулярно и чаще всех посещал художественные выставки, Третьяковскую галерею, Эрмитаж…
Известна история, когда он советовал молодому композитору Соловьёву-Седому: «Василий Павлович, а не лучше ли взять этот аккорд несколько иначе?..» Начинающий композитор конечно же почтительно соглашался. Впечатление на далёких от музыки очевидцев было самое сильное.
Считается, что к концу 1930-х годов в СССР установился «культ личности» Сталина. Это всё же упрощение — «культ личности» кремлёвского вождя вмещал в себя целый ряд «малых культов» его ближайших соратников, закономерно включая и «малый культ личности» нашего героя. Как пелось в «Ленинградском выборном марше», написанном в 1938 году:
От полюса до ДагестанаРодные для нас имена:Калинин, Литвинов и Жданов —Их знает и любит страна.
Даже Лев Троцкий из далёкой мексиканской эмиграции обиженно заметил: «…Ещё десять лет назад никто решительно в партии не знал самого имени Жданова… Это новый человек без традиций сталинской школы, т. е. из категории административных ловкачей. Его речи, как и статьи, носят черты банальности и хитрости… Если Сталин создан аппаратом, то Жданов создан Сталиным»{275}.
Не стоит сводить коллективный «культ личности» эпохи Сталина к тщеславию кремлёвских вождей. В условиях всё ещё полуграмотной, по сути, крестьянской страны он создавался не только сверху, но и рождался самим обществом снизу. Одновременно этот «культ личности» служил весьма важным и действенным средством управления существовавшим тогда патриархальным социумом.
Добавим, что в те годы пели осанну не только Сталину и его ближайшим соратникам. Достигло апогея прославление полярников, лётчиков, стахановцев, сияли имена Чкалова, Папанина, Стаханова…
Глава 16.
ИМЕННОЙ ТАНК «АНДРЕЙ ЖДАНОВ»
Вторая половина 1930-х годов поставила перед нашим героем ещё одну, новую для него задачу. Ленинград был не просто вторым мегаполисом СССР. Здесь, во-первых, работал один из важнейших центров военной промышленности. Во-вторых, в Кронштадте была крупнейшая в стране военно-морская база самого сильного в СССР флота — Краснознамённого Балтийского. В-третьих, по результатам распада Российской империи город на Неве оказался непозволительно близко к границам Финляндии и Эстонии. Всё это неизбежно ставило первого руководителя Ленинграда в центр всех военно-политических проблем СССР.
Ленинградская военная промышленность в 1930-е годы выросла более чем в три раза и давала почти треть всего военного производства СССР Город играл ключевую роль в производстве брони, военных кораблей, тяжёлых танков, артиллерии, боевых самолётов, средств связи. Обеспечение роста и бесперебойной деятельности этих предприятий являлось одной из главных забот первого секретаря Ленинградского горкома и обкома.
Ленинградский военный округ (ЛВО) был одним из крупнейших и стратегически важных в стране, охватывал территорию всего Северо-Запада России — от Пскова до Мурманска, от Финского залива до вологодских лесов. Вскоре после нового назначения, ещё в 1935 году, Жданов становится и членом военного совета ЛВО. В сентябре того же года он наблюдает за большими военными манёврами округа. В отличие от проходивших в то же время «парадных» манёвров Киевского военного округа с участием иностранных военных наблюдателей манёвры ЛВО проводились без чужих глаз и предварительных репетиций. В итоге была вскрыта масса недостатков в организации и хозяйстве растущей армии — танки «выходят из боя» по техническим причинам, грузовики вязнут в неразведанных дорогах, нарушается управление и т. п.
Однако пока главное внимание Жданову приходилось уделять не армейским частям, а ленинградской военной промышленности. Её форсированное развитие, стремительный рост сложности техники неизбежно порождали организационные, ведомственные и личностные конфликты — в суровых условиях 1930-х годов порой весьма острые и драматичные.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});