Читать интересную книгу Грешник - Сьерра Симоне

всего лишь одной ночи с Зенни я понял, что попал, что хочу ее, и как это желание переросло в любовь, и в то же время я обнаружил, что незаметно превращаюсь в человека, которого едва знаю. Человека, которого не заботили деньги. Человека, который впервые работал в приюте и начал замечать настоящую, бесконечную нищету в окружающем его мире. Человека, который чувствовал несправедливость.

Человека, который был готов посмотреть Богу в лицо, если бы Бог только обернулся.

Я рассказываю ей о том, как все испортил прошлым вечером, и когда добираюсь до этой части, мои слова как будто содрогаются в тишине, как заглохший автомобиль, и мама берет меня за руку.

– И самое ужасное в этом, – бормочу я, – мы начали наши встречи с того, что я заботился о ней так, как обычно забочусь о людях – с контролем. И именно это в конце концов оттолкнуло ее от меня.

«Любить тяжело», – пишет мама.

– Ага.

«Достаточно ли ты любишь ее, чтобы отказаться от контроля? Отпустить ее?»

– Конечно.

«Тогда, может быть, есть какой-то способ».

Но что это за способ, мне так и не удается узнать, потому что входит медсестра с сияющей улыбкой и объявляет, что пришло время сделать еще один рентген, и меня без промедления выпроваживают из палаты.

* * *

День тянется медленно. И следующий день тоже. Эйден заезжает несколько раз в течение рабочего дня, чтобы проверить, как дела, и мы договариваемся, что он переночует в моем лофте, чтобы быть поближе. Райан приезжает из Лоуренса со спортивной сумкой и устраивается в комнате ожидания, склонившись над учебником и выделяя определенные части маркером, останавливаясь каждые тридцать секунд, чтобы проверить свой телефон. Я помогаю ему написать электронные письма преподавателям о том, что его не будет на занятиях, и заканчиваю тем, что помогаю ему с домашним заданием, потому что это хорошее отвлечение от мыслей о Зенни.

Интересно, что она сейчас делает, где она сейчас? Может быть, она в приюте, помогает собирать вещи для переезда на новое место. Или, может, у нее выдалась редкая возможность посвятить свое свободное время дополнительной учебе (я на минуту закрываю глаза, представляя ее за столом, с кружкой кофе в руках); или, может быть, она лежит на животе, рассеяно болтая ногами в воздухе (я представляю ее сосредоточенное лицо, слегка надутые губы, как она вертит в своих изящных пальчиках текстовыделитель).

Проклятье!

Я скучаю по ней.

Скучаю по тому, как она занимается. Скучаю по ее усердию. Мне не хватает того, как очаровательно она изнывает от скуки.

Я скучаю по тому, как подходил к ней сзади, когда она работала, и целовал ее в шею. Я скучаю по тому, как раздевал ее догола и выводил маркером рисунки у нее на спине.

Я скучаю по тому, как трахал ее, целовал и обнимал. Я скучаю по ней, и это равноценно физической боли. Тоска по ней – это рак, который убивает мои клетки и ломает кости.

Она съедает меня заживо.

* * *

Трудно описать, как проходит время. Больница становится своего рода нереальностью, местом, где время замедляется, а происходящее кажется неопределенным, своего рода забвением. Но на фоне разбитого сердца мне практически все равно. Хотя безумно раздражает, когда вмешивается внешний мир. Например, когда я поднимаю глаза и вижу Чарльза Норткатта, входящего в комнату ожидания для родственников.

Даже несмотря на то что я столько раз мечтал о визите Зенни, вознося молитвы, все равно странно видеть здесь кого-то из моей реальной жизни, среди этих бежевых стен и пищащего медицинского оборудования.

И все же почему тут Норткатт, а не она?

Конечно же ее отец рассказал ей о моей маме… Так почему она не пришла?

Неужели она настолько сильно меня ненавидит?

– Шон, дорогой, – приветствует меня Норткатт, плюхаясь на виниловое кресло рядом со мной. Он оглядывает помещение, как будто впервые осознавая, где находится, и морщит нос. – Как ты можешь тут находиться?

А потом он внимательно смотрит на меня, на мою щетину, которая определенно переросла в бороду, и на мятую одежду.

– Забудь, думаю, ты вписываешься сюда.

Я не отвечаю ему. Не вижу смысла.

– В любом случае, ты уволен. – Он радостно протягивает мне папку, и я даже не утруждаюсь заглянуть внутрь. Я знаю, что там. Обычная кадровая чушь. Описание опционов на акции из пенсионных фондов, хранящиеся в компании, и способы перевода счетов.

Я пристально смотрю на него.

– Это все?

– Ну, и Валдман назначит меня главой компании, когда уйдет на пенсию. – Норткатт, похоже, готов позлорадствовать по полной, но замолкает и наклоняет голову в мою сторону. – Тебя это не бесит?

Я поднимаюсь на ноги. И мне даже все равно, что я в мятой футболке и джинсах, а он в костюме за пять тысяч долларов.

– Идем, Норткатт. Я кое-что тебе покажу. – И он следует за мной, потому что он любопытный мудак и все еще хочет покуражиться этим поворотом событий.

Мы подходим к палате моей мамы и останавливаемся за стеклом, и сначала я ничего не говорю, просто позволяю ему вникнуть в происходящее. Семь различных мониторов, бесчисленные трубки и капельницы, маска. Маленькое, изможденное тело.

– Плевать мне на тебя, – доходчиво сообщаю я. – И на Валдмана. И на эту работу. Я надрывал свою задницу, чтобы заработать миллионы, и все эти миллионы ни хрена не помогли, когда было нужно.

Норткатт молчит, что для него совершенно нехарактерно. Он смотрит на мою мать с явным дискомфортом.

– Ну, они ее подлечат и все такое, – в конце концов говорит Норткатт. Похоже, он убеждает в этом себя и, произнеся эти слова, немного облегченно вздыхает, как будто сам в это верит. – Да, у нее все будет хорошо. А вот у тебя нет.

Я мог бы сказать ему, что он идиот, если думает, что мою маму подлатают и отправят домой как новенькую. Я мог бы рассказать ему ужасную правду о том, каково это наблюдать за телом, которое больше не может противостоять болезни, наблюдать за тем, как человек, которого ты безумно любишь, умирает.

Но к чему это? Меня это мало волнует. Мне уже настолько наплевать, что я перестаю ненавидеть Норткатта. Пусть у него будет его убогая жизнь и его убогие деньги, пусть он сядет в кресло Валдмана. Это не изменит того факта, что однажды он сам окажется в отделении интенсивной терапии, и рядом с его кроватью не будет никого. Некому будет смочить ему рот, пока медсестры слишком заняты, или переключить