Читать интересную книгу Переворот - Иван Кудинов

— Дык нету… откель ей взяться? — ответил стоявший впереди и ближе всех высокий седобородый старик, в подвязанном цветной опояской зипуне. — Нонеча, по военному-то времени, по домам сидят старые да малые… Кха-кха! — покашлял сдержанно, в кулак, пряча глаза под густыми нависшими бровями.

— Где же они, если не дома? — спросил Третьяк. Но старик был осторожен:

— А кто их знает… время военное. Кха-кха…

— Поймите, товарищи, — продолжал Третьяк, не добившись ясного ответа, — сегодня, когда борьба с врагами Советской власти идет не на жизнь, а на смерть, Отсиживаться в кустах невозможно. Сегодня из двух одно. Либо они нас, либо мы их — другого исхода нет и не может быть! Неужто вам это не понятно?

— Понятно. Очень даже понятно, — ответил опять седобородый и, чуть наклонившись и скособочившись, похлопал себя рукой пониже спины. — Вот этим самым местом пришлось понять, чуйствие спытать… По сю пору ни сесть, ни лечь. Кха-кха… Советская власть, говоришь, а где она?

Третьяк держался спокойно.

— Советская власть в наших руках. И он нас — всех вместе — зависит дальнейшая ее судьба. Так что без вашей поддержки, товарищи, без ваших рук полного успеха не добиться. Такое дело.

— Дык поддержим… коли Советская власть образуется.

— Выходит, помогать вы намерены только тогда, когда Советская власть победит? — не выдержал, вмешался Огородников. — А как же она победит, если вы, мужики, помочь ей не желаете? Или вам больше подходит старый режим?…

— Старый режим нам ни к чему. Вам легко рассуждать, — обиженно сказал другой старик, сдергивая зачем-то с головы мятый вылинявший картуз. — Вам чего: ноги в руки — и айда! А нам тут оставаться, жить… Лонись вон тоже горлопанили, горлопанили, сбили мужиков с панталыку… да и были таковы. А нам шкурой своей пришлось расплачиваться. Поперва Сатунин явился, учинил кзекуцию, сек всех подряд, не разбираясь, а посля Кайгородов с каракорумцами нагрянул…

— Боитесь за собственную шкуру?

— Боимся! А как же… Шкура у нас одна, спустят — другой не дадут.

— Правильно. И мы вас хорошо понимаем, — сказал Третьяк. — Но и вы поймите: Советскую власть никто нам не блюдечке не преподнесет, за нее надо драться с оружием в руках.

— Наше дело стариковское, мы свое отвоевали…

— Однакоче будя, старики! — вмешался вдруг седобородый, круто повернув разговор. — Правильно говорит командир: негоже отсиживаться. Чего там! — махнул рукой и повернулся к Третьяку. — Поможем. Чем богаты — тем и рады. Кха-кха… А нащет молодых скажу: недалеко они тут в горах да по уреминам ховаются, потому как не желают служить Колчаку. Так что будет у вас пополнение, — пообещал твердо.

Решили сделать в Камышенке передышку. Расквартировались. Выставили усиленные дозоры. И вскоре по всей деревне задымили бани. Такое в последнее время не часто удавалось, и партизаны радовались, как дети, этому случаю.

Третьяк, Огородников и Акимов отправились в первый жар. Нахлестывали друг друга пахучим березовым веником, покрякивая и постанывая от удовольствия. Казалось, каждая косточка прогревается и отмякает в густом и жгучем пару…

— А что, Иван Яковлевич, — смеялся Огородников, — в Америке, поди, нету таких бань, как у нас в Сибири?

— Нету, нету, язви их… — смеялся в ответ и Третьяк, скатываясь с полка. Акимов залюбовался могучей его фигурой — отпустила же природа человеку такую стать и силу! Илья Муромец — да и только.

— Видал я, Иван Яковлевич, крупных людей, но такого богатыря, как вы, впервые вижу… Интересно, сколько в вас весу? — спросил Акимов.

Третьяк, начерпывая в деревянную шайку щелоку, посмеивался:

— Около восьми пудов. А что ж… Революцию защищать и должны крупные люди. — И чуть погодя уже серьезно добавил: — Крупные и сильные не только телом, товарищ Акимов, но и духом. Это прежде всего.

Рано утром вернулась конная разведка и доложила: со стороны Паутово движется большой отряд каракорумцев.

— Большой… А поточнее? — спросил Огородников.

— Человек пятьсот, не меньше.

— А у вас от сраху не троилось в глазах?

— Никак нет, — обиженно отвечали разведчики, — видели хорошо.

— Ну что ж, — сказал Огородников, — встретим их, как подобает…

Однако Третьяк решительно возразил:

— Нет, нет, нельзя этого делать сейчас. Нельзя. Отряд обескровлен и не готов к этому… Положим людей — и только.

— Что же делать? — спросил Огородников.

— Отходить.

Спешно оставили Камышенку, прошли с версту вдоль речки — и повернули на Лютаево…

Огородниковский отряд увеличивался, как снежный ком, по дороге: вначале примкнуло к отряду тридцать камышенских парней, скрывавшихся от колчаковской мобилизации неподалеку от села; чуть позже, верстах в девяти от Коргона, столкнулись (и чуть было не перестреляли друг друга) с коргоноабинскими повстанцами, среди которых оказалось немало фронтовиков, упорно не желавших расформировываться… Однако и таял отряд, как снежный ком, когда хорошо пригревает: почти ежедневно откалывались в одиночку и группами уставшие, полураздетые и потерявшие веру в успех повстанцы… Никакие доводы и уговоры не помогали. Так и шло: одни примыкали к отряду, другие уходили из него, поддавшись упадническому настроению, которое подогревалось и усугублялось, кроме всего, провокационными слухами: дескать, повстанческое движение на Алтае подавлено полностью, остались лишь отдельные жалкие группы, а потому военные власти адмирала Колчака предлагают повстанцам разойтись по домам и заняться мирным трудом, обещая при этом не применять к ним никаких карательных мер…

— И вы поверили? — спрашивал Третьяк, внимательно оглядев каждого из семнадцати человек, стоявших перед ним понуро, но с твердым намерением — уйти. — Поверили этой наглой и открытой провокации?

— Дак нету ж никаких сил больше, товарищ комиссар… Второй год, почитай, без роздыху бьемся, бьемся… как рыба об лед — а толку никакого.

— Ладно, — махнул рукой Третьяк. — Уходите, коли решили. Но с одним условием. — Он помедлил и уточнил: — Пожалуй, даже два условия. Первое: обратный путь в отряд для вас открыт. И как только вы на собственной шкуре испытаете все «прелести» колчаковских обещаний, как только поймете, что нет у вас иного пути, чем путь борьбы за Советскую власть, так и возвращайтесь… Придете и другим расскажете — почем фунт лиха. — Третьяк остановился напротив крайнего мужика, с винтовкой на плече — назвать его бойцом или повстанцем язык не поворачивался — и окинул его холодным и жестким взглядом с головы до ног; тот поежился и передернул плечами под этим взглядом. — Фамилия как? — спросил Третьяк.

— Кононыхин. Ефим Кононыхин.

— И далеко ты теперь, Кононыхин, идешь?

— Дак верст тридцать… ежели напрямую. Деревня Коргон.

— А ты? — глянул на другого.

— Трусов моя фамилия, товарищ комиссар, я тоже из Коргона…

— Трусов, значит? — переспросил Третьяк, усмехнулся чему-то и перевел взгляд на третьего, но вдруг отвернулся и твердо сказал: — А теперь второе условие: оружие, какое у вас имеется, сдать. Все! Можете уходить.

Однако, несмотря на все потери, повстанческий отряд с каждым днем возрастал. И однажды решился даже, используя внезапность, атаковать находившуюся в Сентелеке казачью часть. Атака получилась внушительной, и казаки, оставив село, в панике отступили. Однако и повстанцы задерживаться тут долго не стали и в тот же день двинулись вверх по реке Белой, на деревню Чечулиху… Опомнившиеся казаки вскоре вернулись и кинулись вдогонку. Кроме того, слева от Чуйского тракта все ближе и ближе подходили регулярные части полковника Хмелевского, пытаясь настигнуть отступающих партизан и, зажав их в горных теснинах, полностью уничтожить. Что делать? Мнения командиров разделились: одни предлагали выбрать хорошую позицию, закрепиться и дать противнику бой — пример внезапного взятия Сентелека был живым и убедительным подтверждением возможностей отряда; другие поддерживали Третьяка: сегодня важнее — сохранять и накапливать силы для грядущих боев. А взятие Сентелека — это скорее тактический ход: пусть враг помнит, что партизаны в любое время готовы перейти в наступление.

— Вот и давайте перейдем, — настаивали сторонники немедленных и решительных действий.

— Нет, товарищи, — возражал Третьяк, — нам теперь не стоит ввязываться в мелкие стычки… Риск — дело благородное, но рисковать надо с умом.

— Сколько же можно отступать? Люди теряют не только силы, но и веру в свои силы.

— А вы им внушите эту веру, на то вы и командиры, — сказал Третьяк и повернулся к Акимову. — А ты что скажешь, товарищ проводник? Местность ты знаешь наизусть, вот и подскажи — как можно пройти, чтобы и силы сберечь, и от противника оторваться. Есть такой путь?