Читать интересную книгу Аваддон-Губитель - Эрнесто Сабато

Карлучо сделал долгую затяжку мате и, как обычно при глубоком раздумье, устремил свои голубые глаза на зеленую крышу башенки, выходившей на улицу Чиклана, и пробормотал себе под нос: «Если бы мне пришлось быть животным…»

— Ну да! — нетерпеливо подтвердил Начо.

— Погоди, погоди… Ты что, Начо, думаешь, это так легко сказать? Если бы было так легко… Погоди чуток…

Начо прекрасно знал, что, когда у старика вздуваются вены на шее, это значит — он усиленно думает. И эти вздутые вены радовали его — он ведь давно уже наметил свой вопрос в уверенности, что поставит старика Карлучо в тупик. Кого другого, конечно, не поставил бы. Другой просто бы ответил «слон», или «тигр», или «лев», и точка. Карлучо был не такой, ему надо было взвесить все «за» и «против», высказать именно то, что он считает правдой, «потому как правда она есть правда».

— Скажу тебе честно, малыш, никогда об этом не думал, поверь, никогда. Ну и вопросы ты задаешь!

Он мягко отодвинул ногой Милорда, у которого была проклятая привычка набегаться до того, что валился прямо под чайник с кипящей водой, — и снова устремил взгляд на зеленую крышу.

— Ну, и как же? — настаивал Начо, чем дальше, тем больше радуясь и с удовольствием глядя на вздувшиеся вены старика.

Карлучо рассердился. Когда он сердился, Начо пугался, потому что — как, успокоившись, признавал сам Карлучо, — уж если он выйдет из себя, может натворить беды.

— Да ты что себе думаешь! — закричал он, и глаза его гневно засверкали. — Я же тебе сказал — погоди минутку. Или не сказал? Ну…

Начо съежился, выжидая, пока буря утихнет. Карлучо встал со стульчика и принялся раскладывать под прямым углом журналы, шоколадки, пачки сигарет. Все подровнял, как дисциплинированное и начищенное войско, — малейший непорядок его раздражал, мало что сердило его больше, чем неаккуратность на прилавке. Постепенно он успокоился и, наконец, снова уселся на свой стульчик.

— От тебя, выходит, тоже так просто не отделаешься. Ну ладно, послушай, есть разные животные: тигр, лев, слон, орел, кондор, коза, да много их… уж не говоря о букашках, муравьях, вшах или даже о крысах… Надо разобраться. А по-твоему, надо все решать так, с бухты барахты.

Он задумчиво потянул мате, и Начо понял, что его размышления подошли к концу, понял по намеку на внутреннюю улыбку, которая уже засветилась на лице Карлучо и которую Начо так хорошо знал.

— Если бы мне пришлось стать животным… — начал Карлучо, уже почти улыбаясь, но медля, чтобы продлить удовольствие.

Он поднялся, поставил сосуд с мате на ящик, служивший ему кухонным столом, и затем очень спокойно, обернувшись к мальчику, ответил:

— Скажу тебе честно, малыш, я хотел бы стать гиппопотамом.

Начо чуть не подпрыгнул. Он был не изумлен, а рассержен, на миг ему показалось, что Карлучо его дурачит.

— Да ты что, рехнулся? — крикнул он.

Карлучо глянул на него строго, и на лице старика изобразилось холодное спокойствие, которое предшествовало самым бурным вспышкам гнева.

— И чем же плохи гиппопотамы? — спросил он ледяным тоном. — Давай разберемся.

Начо, присмирев, молчал.

— Давай разберемся. Теперь ты скажи мне, чем плохи гиппопотамы.

Милорд прижался к полу и, насторожив уши, глядел испуганно. Начо с опаской наблюдал за Карлучо. Когда у Карлучо был такой вид, он становился очень страшен, малейшее слово невпопад могло послужить причиной катастрофы.

— Я не говорил, что гиппопотамы плохие, — осмелился пролепетать Начо, не сводя глаз с лица старика.

Карлучо слушал, испытующе наблюдая за ним.

— Ты же вскипел, как молоко на огне, — сказал он.

— Я?

— Да, ты. Теперь ты будешь отрицать, что вскипел, как молоко.

— Ничуть я не вскипел. Я просто думал, что тебе могло бы понравиться другое животное. Только и всего.

Карлучо сохранял ледяное спокойствие — он был неудовлетворен, что-то тут нечисто.

— Нет, теперь ты мне скажи, чем плохи гиппопотамы.

Начо взвесил опасность. Если он будет полностью отрицать коварный умысел, любое лукавство, то Карлучо заподозрит, что он врет. Мальчик почуял, что лучше сказать что-нибудь отчасти плохое.

— Откуда я знаю, — уклонился он. — Они довольно-таки уродливые.

— Ладно. Что еще? Не станешь же ты мне говорить, будто из-за того, что уродливы, они не могут быть самыми главными животными.

— И еще, думаю, они довольно глупые.

Карлучо сурово уставился на него.

— Глупые? И кто же это тебе сказал, что они глупые?

— Я… Не знаю… Мне кажется…

— Кажется, кажется! Выходит, из-за того, что тебе кажется, гиппопотамы и впрямь должны быть глупыми?

Начо проверил выражение лица Карлучо, как человек стоящий рядом с гранатой, о которой неизвестно, взорвется ли она. Он попытался успокоить друга.

— Ну ладно, кто знает, возможно, это не так… я не знаю…

— А возможно, и так? Когда же ты научишься рассуждать, а не плести одну глупость за другой?

Он продал несколько пачек сигарет, выстроил остаток своего безупречного войска и сел. Начо знал, что лучше дать старику успокоиться помаленьку и больше никогда не заикаться о гиппопотамах. Сколько раз так и оставались глубокой тайной мысли Карлучо о деньгах или о крейсерах, о женских модах или о жирных тортах.

Начо долго выжидал, прежде чем вернуться к теме животных. Карлучо был вроде могучих рек на равнине, медленных и с виду спокойных, — вода словно бы не движется, но в реке скрыты опаснейшие водовороты, и тот, кто рискнет туда заплыть, потонет, погибнет. Уж не говоря о яростной мощи в пору бурь и половодья. Карлучо терпеть не мог, когда его тщательно обдуманное утверждение принимали несерьезно. Разумеется, иногда он шутил. Но если говорил серьезно, его бесило, как это не понимают, что он говорит серьезно. Разговор о гиппопотамах задел его за живое, и он несколько дней хмурился, молчал или отвечал односложно.

Когда обида прошла, и они могли снова по-дружески рассуждать на всевозможные темы, Начо заговорил все о том же, но в общих чертах. О зоопарке, например.

— Был бы я правительством, — изрек Карлучо, — я бы запретил зоопарки. Вот так.

— Почему, Карлучо? Мне нравится ходить в зоопарк. Я люблю смотреть на животных. А тебе разве нет?

— Нет, ничуть не нравится. Ничуть. Я тебе честно говорю, малыш: был бы я правительством, я бы не только зоопарки запретил. Я бы приказал арестовать тех негодяев, что ездят в Африку ловить диких зверей.

Начо посмотрел на него с удивлением.

— Тебе непонятно, да?

Он поднялся, чтобы продать пачку сигарет, потом снова сел на карликовый стульчик.

— Вот так-то, — сентенциозно изрек он. — Я приказал бы арестовать всех этих сволочей. Посмотрели бы мы, нравится ли им сидеть за решеткой, как сидят львы или тигры.

Он обернулся к Начо.

— Тебе понравилось бы сидеть в клетке?

Начо удивленно уставился на него.

— Мне? Конечно, нет.

Тут Карлучо поднялся с сияющим лицом и, указывая на него пальцем, как прокурор в суде, воскликнул:

— То-то и оно! Видишь? Видишь, как обстоит дело? Я поймал тебя на слове!

Он снова сел, немного успокоился, потянул мате и задумался, глядя на зеленую крышу.

— Таков наш мир, сплошное свинство.

И внезапно опять рассвирепел.

— Нет, ты скажи мне, Начо, если тебе не нравится сидеть в клетке, как же, по-твоему, это понравится льву или тигру? А? Зверю, который привык жить в лесу, гулять на воле, которому весь мир открыт. Как ты думаешь?

Начо молчал.

— Я с тобой говорю, Начо! — не унимался старик.

— Да, Карлучо, это верно.

Карлучо начал успокаиваться, но еще долго сидел, не говоря ни слова. Потом подошло несколько покупателей.

— Сигареты, сигареты! Подавай им сигареты! Еще бы я отправил в тюрьму фабрикантов сигарет. Все у них ради денег. В тридцать лет, то есть, когда моему старику стукнуло тридцать, доктор Эльгера сказал ему — знаете, дон Салерно, или вы бросите курить, или умрете через полгода.

— И что твой отец?

— Мой отец? Как ты думаешь? Мой отец был железный человек. Бросил курить и все тут. Вот это настоящий мужчина, не то, что нынешние хлюпики, — он, видишь ли, еще посмотрит, сумеет ли, не сумеет ли, и да, и нет, возьмет сигарету, не возьмет сигарету, порок это или не порок. Все они гомики.

— Гомики?

— Вырастешь, узнаешь, что это.

— Значит, он бросил курить?

— Покойный мой отец был человек слова. Он уже до самой смерти не притронулся ни к одной «тоскане»[316].

— Тоскане?

— Ну да, Начо, тоскане. Или ты думаешь, он стал бы курить сигареты с фильтром, как эти неженки? В нашем доме никогда не бывало ни сигарет, ни сладкого вина. Честное слово.

Начо не терпелось поговорить опять о гиппопотамах.

— Нет, ты мне скажи, Карлучо, если не будет зоопарков, куда будут ходить дети, чтобы посмотреть на животных?