— Да нет там ничего страшного. И лечения никакого специфического не надо. Обычная поддерживающая терапия, — пытаюсь его успокоить.
— Обычная? — его голос переполнен скепсисом. Но боевого напора не чувствуется, он, скорее, подавлен. — Я ведь тебе не поверил тогда, про спецбольницу. Вернее, поверил, но просто не понял, что именно ты в виду имела. Я и теперь… Ты хоть объясни, чего ждать… Чего опасаться. Тебя ищут?
— Нет, — затрясла головой, невольно сжимаясь при мысли, что доверяю ему такое. Но тут уже — либо доверять, либо вновь пытаться бежать. А то ведь из желания помочь погубит. — Нет, меня не ищут. Я умерла… Знает лишь один человек, тот, что нас спас, он сделал мне паспорт. Но он, возможно, погиб, я не знаю точно. Там многие погибли потом, уже на самом деле. Был взрыв, пожар. Возможно, сгорели и документы… Не ищут. Мне, главное, самой по дурости… Я так мало знаю… Боюсь сказать, боюсь спросить… А тут еще вы. С вопросами, с анализами, с невнятными планами…
— Ш-шш, тихо, тихо, — он почувствовал, что меня опять колотит. Обхватил руками крест-накрест, прижал к себе еще крепче. — Нет у меня никаких планов. И не было никогда. Просто увидел симпатичную девочку. Слишком бледную, слишком изможденную, слишком измученную. Захотелось просто чуть-чуть помочь. Чтоб не надорвалась, не надломилась, у тебя ведь вся жизнь впереди… Кто же знал, что помогать потребуется не чуть?
— Я вас разве о многом прошу? Просто не разглашайте… мои проблемы. Я больна, я смертельно устала, у меня уже нет сил бежать. Просто позвольте мне тоже жить…
— Машка, глупый ты мой ребенок, я же сказал уже. Все останется между нами, у меня и в мыслях не было… И если уж я взялся тебе помогать, то буду пытаться помочь. Понять бы еще, как? Почему так гуляют показатели? Может, тебе раньше вводили какой-то препарат, который эти скачки нивелировал?
— Нет, Андрей, препарата не было, да он и не нужен, — слишком задумавшись, как бы ему объяснить проблему, я опускаю дурацкое отчество. Не потому что претендую на какое-то равенство или близость, просто оно для меня чужеродно и кажется явно излишним при доверительном разговоре. — Скачки, к сожалению, пока неизбежны, но… Понимаете, проблема не в том, что по утрам у меня, к примеру, низкий гемоглобин. Проблема в том, что и к вечеру он не дорастает до нормы. В то время, как восстановиться он должен максимум к обеду. Должен, Андрей, должен, — повторяю, чувствуя его недоверие. — Я знаю, так у людей не бывает. А у меня вот… сделали. Искусственно сделали для определенных целей. Там была какая-то врожденная патология, ее сумели усовершенствовать, преобразовать… Я не знаю подробностей, мне не сообщали. Я знаю результат. Усиленная регенерация клеток крови.
— Маша, но мы говорим не только о регенерации, но и об обратном процессе. Все, что регенерирует за день, разрушается за ночь.
— Да не разрушается ничего! — может и зря, но как уже не сказать? — Кровопотеря, доктор. Обычная, банальная кровопотеря. Затем идет экстренное восстановление. Кровь же не однородна, вот и восстановление идет с перекосами. Плазма восстанавливается практически сразу, там ведь вода в основном. А восстановление тех же эритроцитов таких энергозатрат требует, что истощенный организм и к вечеру не справляется. Вот и все ваши скачки в показателях. И, собственно, все, чем я могу вам помочь. Я не знаю, какие результаты для меня норма. Есть подозрения, что они могут отличаться от стандартных. И я не знаю, какая скорость восстановления будет свидетельствовать, что организм пришел в эту самую норму и не нуждается в помощи извне.
— Маша, ты меня в гроб вгонишь! — он встает и начинает нервно расхаживать по палате. — Вот почему чем больше я спрашиваю, тем меньше мне хочется услышать ответ?
— Так может, пора перестать спрашивать?
— Какая кровопотеря, Маша? Вот объясни мне, какая ежедневная — вернее, еженощная — кровопотеря может описываться словами «обычная, банальная»?
— А вот кровопотеря, доктор, — я уверенно расправляю плечи и поднимаю на него не терпящий возражений взгляд, — происходит за стенами этой больницы, не является следствием какой-либо болезни, а потому некоем образом вас не касается.
— Маша…
— Нет, доктор. Категорически. Есть подозрение, что вас ждут другие дела и другие пациенты.
Потом мы, кажется, долго играли в гляделки. Я переглядела, он ушел. Вздохнул тяжело напоследок, выражая в этом вздохе все, что он думает о моей несносности, но ушел. А я бессильно откинулась на подушку, ругая себя последними словами за то, что доверила ему так много.
Должно быть, я просто безумно устала уже быть одной, ежедневно выживать в чужом, едва знакомом мире. И отчаянно хотелось на кого-то опереться. На кого-то, кто будет сильным, смелым, знающим. Кто поможет и защитит. Кто, пусть и не возьмет на себя мои проблемы, но хотя бы чуть-чуть поможет. Подставит руки под мою ношу секундой раньше, чем я ее оброню.
Может быть, меня обманула больница, заставив расслабиться, погрузив в атмосферу тех, «довампирских» еще времен, подарив ложное чувство возвращения домой. Или, может, обманул сам облик этого доктора, слишком похожего — не чертами лица, но чертами характера — на одного так и не забытого мной хирурга. И видя тот же напор, и ту же уверенность в своем праве вмешиваться и в своей способности все решить, я невольно откликалась, будто встретив давнего и проверенного знакомого. Невольно забывая, что тот знакомый проверки не прошел, безосновательно надеясь, что этот окажется лучше…
Несколько дней я провела в жутком напряжении, но вроде бы ничего не изменилось. Он все так же заходил узнать, как дела, все так же открыто улыбался и рассказывал о ближайших планах. И, в ответ на мой вопрошающий взгляд, неизменно успокаивал, что все обязательно будет хорошо. И я поверила.
Тем более, что две недели моего незаслуженного отдыха прошли, и я вернулась к работе. Вернее, приступила к своим новым обязанностям. Взять меня медсестрой он все же не смог, устроил сестрой-хозяйкой. Не намного ближе к собственно медицине, но зарплата выше, физический труд сведен к минимуму. Да и ответственность возросла значительно, что позволяло чувствовать себя чуть более уважаемым лицом, чем простая санитарка. А если добавить к этому и значительно улучшившееся физическое самочувствие, то неудивительно, наверное, что я бегала теперь по больнице на невероятном душевном подъеме, улыбаясь всем и каждому, горя энтузиазмом сделать все, что ни попросят. И отношение ко мне постепенно сменилось. Я не была уже выскочкой, пролезшей на должность по блату. Я была молодой, но очень толковой, надежной и ответственной.