– Хотел, хотел, - признался Петр Сергеевич, - а сейчас жалко будет расстаться. Вернемся домой, станем жить-поживать, а ведь этого никто из нас не забудет. Тысячу раз будем вспоминать и страшное, и смешное, к грустное. Детям нашим будем рассказывать. Как, Валентина Андреевна?
– Будем, - уверенно сказала Валя.
Петр Сергеевич повернулся к Кострову:
– Андрей Николаевич, вернетесь в наш город после войны?
– Как только лаборатория будет восстановлена, так и вернусь, - сказал Костров.
– За этим дело не станет. Если в лесу наладили, так в городе уж как-нибудь. - Петр Сергеевич поднял кружку: - Ну, по последней - за встречу!
Все выпили. Выпил и я, хотя и чувствовал себя в этом тосте лишним. Действительно, про эту дружбу между профессором и интендантом можно было сказать, что она прошла и огонь и воду. Разные судьбы были у этих людей, в обыкновенное время - разные интересы, разная жизнь, а, пожалуй, теперь, прожив это время так, как они прожили, до конца жизни станут профессор и партизанский начхоз близкими друзьями.
Застучали вилки и ножи. Вертоградский хвалил грибы, Петр Сергеевич с аппетитом уплетал колбасу, мы с Костровым налегали на кислое молоко.
Следовало вернуться к разговору, который еще далеко не был кончен. Я сразу взял быка за рога.
– Да, - сказал я, - как бы мы весело завтракали сегодня, если бы вакцина и дневник были найдены и возвращены Андрею Николаевичу!
III
Костров вздрогнул от неожиданности, сердито на меня посмотрел и отвернулся.
Наступила пауза. Все только отвлеклись от этой проклятой темы, только развеселились немного, а я, как нарочно, снова к ней возвращался.
Вертоградский нахмурился. Петр Сергеевич посмотрел на меня удивленно и недовольно, а Валя, добрая душа, только спросила очень дружески:
– А почему не удалось найти, Володя?
Она хотела дать мне возможность объяснить всё и оправдаться. И Вертоградский хотел мне помочь.
– Это я виноват, - сказал он. - Все концы Грибков в могилу унес.
– Трудное было следствие? - спросила Валя.
Я пожал плечами и улыбнулся.
– Не следовало бы мне говорить, так как я ничего не добился, но все же скажу: нет, не особенно трудное.
– Какие же тогда бывают трудные дела? - удивился Петр Сергеевич.
– Ну, - сказал я, - в разное время разные…
– Что же было бы, - спросил Костров (ядовитый он был старик!), - если бы вам пришлось столкнуться с трудным делом?
Я промолчал. Петр Сергеевич встал и подошел к окну.
– Солнце высоко, - сказал он. - Надо вам собираться. И мне давно пора.
Жестом я остановил его:
– Десять минут не расчет, Петр Сергеевич, подождите.
IV
Я допил чай и поставил стакан на стол. Еще раз прикинул в голове все то, что мне предстоит сказать Вертоградскому. Я чувствовал, что он насторожился. То, что я без всякой видимой причины задержал Петра Сергеевича, не прошло для него незамеченным. Кажется, Андрей Николаевич и Валя тоже почувствовали, что я не случайно попросил остаться партизанского интенданта. Оба они посмотрели на меня внимательно и выжидающе.
Я заговорил подчеркнуто спокойно, даже немного небрежно:
– Вы знаете, Юрий Павлович, даже вот в этом нашем деле, хотя, казалось бы, преступник изобличен и убит, многое кажется неясным.
– Ах, так? - заинтересованно сказал Вертоградский. - На мой дилетантский взгляд, все решено и ясно.
Я не смотрел на Вертоградского и сказал, не обращаясь ни к кому в особенности, как бы просто размышляя вслух:
– Мне думается, что у Грибкова должен быть сообщник.
– Неужели это еще не кончилось? - тоскливо сказала Валя.
– Конечно, не кончилось, - буркнул Костров. - Вакцины-то ведь нет? Мы не знаем, где она.
Вертоградский пожал плечами:
– Под любым деревом, в любой куче валежника. Лес велик.
Но я, не сбиваясь, продолжал раздумывать вслух:
– Найдем мы вакцину или не найдем, а сообщника найти мы должны.
– Откуда сообщник? - удивился Вертоградский.
– Давайте рассуждать. Убить Якимова Грибков мог и один. Но связать, заткнуть рот и спрятать… подумайте сами. Якимов был здоровый, сильный человек.
– Грибков мог его оглушить, - сказал Вертоградский.
– На голове у Якимова нет повреждений.
– Может быть, наркоз?
– Допустим. - Я закурил папиросу и некоторое время ходил по комнате, как бы раздумывая, могли ли Якимова усыпить наркозом. - Допустим также, - сказал я, - что Грибков выследил, где хранится вакцина. Но не кажется ли вам странным, Юрий Павлович, что он уверенно заходит в лабораторию, не зная, спите вы или нет? Ведь, согласитесь, это очень рискованно.
– Да, конечно, - сказал Вертоградский, но, подумав, добавил: - Правда, я сплю очень крепко.
Мы говорили спокойно, неторопливо, будто рассуждали на интересную, но лично нас не касающуюся тему.
– Мы-то знаем, что вы спите крепко, - засмеялся я, - но откуда мог это знать Грибков?
Вертоградский усмехнулся тоже:
– Должен сказать, что эта моя несчастная особенность известна довольно широко. Об этом могли говорить при Грибкове. Я знаю, что надо мной немало шутили в отряде.
– Хорошо, - согласился я. - Это, конечно, возможно. Но откуда Грибков знал, что дневник зашифрован? Это ведь было известно только своим. Об этом не могли говорить в отряде. А если он не знал, что дневник зашифрован, почему он просто не убил Якимова? Это было бы гораздо легче.
– Вообще говоря, вы правы, - нахмурился Вертоградский, - рассуждение интересное. С другой стороны, последнее время. Грибков довольно часто к нам заходил. Он сделал вот эту качалку. Он сколачивал ящики. Я не помню точно, но, по-моему, он чуть ли не каждый день бывал. Он мог подслушать какой-нибудь наш разговор о шифре.
– Тоже возможно, - коротко согласился я. - А появление записки вам не кажется странным?
Вертоградский откинул голову на спинку качалки и положил руки на подлокотники. Он был безмятежно спокоен. Слишком спокоен, чтобы эго могло быть естественным. Я стоял перед ним, засунув руки в карманы, и смотрел на него в упор. Теперь уже, кажется, все в этой комнате почувствовали скрытое напряжение нашего разговора. Костров, который подсел к печке и ворошил кочергой пылающие бумаги, так и застыл с кочергой в руке и, повернув голову, недоуменно смотрел то на меня, то на Вертоградского. Валя держала в одной руке полотенце и, кажется, совершенно забыла, что собиралась вытирать тарелки. Петр Сергеевич, как человек боевой, уже сунул руку в карман, очевидно решив, что скоро понадобится револьвер, хотя и совершенно не понимая, на кого придется его направить.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});