Мы все поднялись и в молчании выпили этот торжественный и печальный тост. Потом Вертоградский подбросил еще бумаги в печь, Петр Сергеевич заговорил о военных событиях, и постепенно за столом стало опять оживленно. Я посмотрел на часы. Оставалось часа полтора до отъезда. Пора было начинать последнее действие. Пока я продумывал, как перевести разговор па нужную тему, Костров неожиданно мне помог.
– Да, Владимир Семенович, - сказал он, - выпили бы и за вас, но, к сожалению, пока что не вижу повода.
Нельзя сказать, чтобы это была особенно любезная фраза, но по сравнению с полным игнорированием моего существования она являлась некоторым шагом вперед.
– Что делать, Андрей Николаевич! - сказал я с виноватым видом. - И на старуху бывает проруха.
– Папа, - вмешалась Валя, - ты напрасно обижаешь Володю. Мы подозревали Якимова, а Владимир Семенович с самого начала его защищал.
– Но с Грибковым, - упрямо сказал Костров, - расправился все-таки Юрий Павлович.
– Тут моей заслуги немного, - скромно сказал Вертоградский. - Положение было безвыходное: или он меня, или я его. Просто выпалил с перепугу, и всё.
Я постарался, чтобы у меня был как можно более простодушный вид. Я хотел, чтобы все сидящие за столом поняли, что я огорчен своей неудачей, но, как парень добродушный и веселый, не обижаюсь на шутки и даже готов подшутить над собою вместе со всеми.
– Конечно, - сказал я, - лучше бы вы его только ранили, тогда его можно было бы допросить… Ну, ну, не сердитесь. Это просто досада следователя-неудачника. Подумайте только, как мне не повезло! За все следствие - ни одного допроса. Я вчера сгоряча даже Юрия Павловича обыскал.
Я сам засмеялся, и все засмеялись тоже. Действительно, это было смешно: простак-следователь, который, не умея поймать преступника, обыскивает всех без разбору, лишь бы что-нибудь делать.
– Представьте себе, - сквозь смех говорил Вертоградский, - подошел и быстро - раз, раз!
Он вскочил из-за стола и очень живо изобразил всю сцену обыска. Сцена была исполнена не без юмора и, пожалуй, не без наблюдательности. Я смеялся так же, как все.
– Надо же было мне себя проявить, - объяснил я смеясь. - Следователь я, черт возьми, или нет?
Перестав смеяться, Вертоградский сел к столу и сказал серьезно и дружелюбно:
– Я не обижаюсь, Владимир Семенович. Я понимаю обязанности следователя. Очень было интересно следить за вашей работой. Удача, в конце концов, дело случая, но проницательность вы проявили большую. Когда вы говорили, что Якимов не виноват, казалось, что факты все против вас. Честно говоря, я и сейчас не понимаю, как вы почувствовали это.
Он сам вызывал меня на разговор. Ну что ж, я охотно шел ему навстречу. Из всех присутствующих только я один знал, чем этот разговор кончится.
II
– Видите ли, Юрий Павлович, - сказал я, - против Якимова было слишком много улик.
Вертоградский удивленно на меня посмотрел:
– Это следовательский парадокс?
– Нет, житейское правило.
Вертоградский пожал плечами:
– Вчера вы говорили наоборот: улик недостаточно.
Я усмехнулся.
– В сущности, это одно и то же. Улик было так много, что они вызывали сомнение.
Я говорил спокойно, неторопливо, как будто припоминая ход своих мыслей. Петр Сергеевич, Валя и Вертоградский слушали меня с интересом, как обычно слушают специалиста, рассказывающего о своей работе. Костров, отвернувшись, смотрел в окно и беззвучно барабанил пальцами по столу, желая этим показать, что мой рассказ совершенно его не интересует.
– Мне показалось, - продолжал я, - что меня настойчиво убеждают в виновности Якимова. Это заставило меня насторожиться. А тут случилась еще история с запиской. Я говорил уже, что не верю в кающихся шпионов. Да еще пишущих по-немецки. Да еще готическим, а не латинским шрифтом.
– А какую роль играет шрифт? - спросил Вертоградский. - Этого я не понимаю.
Он, конечно, понимал это не хуже меня, но я объяснил терпеливо:
– Попробуйте напишите что-нибудь готическим шрифтом; вы увидите, что остроконечные, готические буквы делают почерк неузнаваемым.
Я немного больше задержал на нем свой взгляд, чем это было бы естественно. Ровно настолько больше, чтобы у него мелькнула мысль, не знаю ли я, не догадываюсь ли. Потом я отвел глаза. Вертоградский усмехнулся, но мне его усмешка показалась не очень искренней.
– Очень остроумно, - сказал он. - Мне это совершенно не приходило в голову.
– Тогда пришлось предположить, что Якимов похищен.
– Почему похищен, а не убит? - спросил Костров.
Ом наконец заинтересовался моим рассказом, уже не смотрел в окно и не барабанил пальцами по столу.
– Это мне подсказали вы, - сказал я.
– Я?
– Конечно. Дневник шифровал Якимов, у него был ключ шифра. Как же можно было убить Якимова?
– Верно! - воскликнула Валя; она была очень увлечена моим рассказом.
– А тут еще телега, - сказал я. - Я ждал чего-нибудь в этом роде - телеги, автомобиля, просто лошади. Живого человека на руках не унесешь. Когда исчезла телега, я понял, что был прав.
Петр Сергеевич хлопнул ладонью по столу.
– Здeq o (о;?)рово! - сказал он. - Это здeq o (о;?)рово. Надо выпить за следователя.
– Спирту у нас меньше, чем тостов, - сухо сказал Костров и, повернувшись к Петру Сергеевичу, продолжал совсем другим, дружеским тоном: - Через час, через другой мы расстанемся с вами, Петр Сергеевич. Хочу вам на прощанье сказать, что я все помню. Может, вам иногда казалось, что я не понимаю, как много вы для нас сделали… - Он кашлянул немного смущенно: - Я не особенно разговорчив… - Он поднял кружку:
– Ваше здоровье, дорогой друг!
Петр Сергеевич встал и вытер губы. Поднялся и Костров. Они поцеловались троекратно, как полагается в этих случаях. Потом подбежала Валя к Петру Сергеевичу, потом подошел Вертоградский. Интенданта обнимали, целовали и растрогали вконец. Он даже всхлипнул от глубины чувств и чуть было не прослезился.
– Спасибо, друзья, - сказал он. - По совести говоря, сколько раз я мечтал сплавить вас подальше куда-нибудь, в Москву или на Урал.
– Помилуйте, - закричала Валя, - что ж мы вам - надоели тут?
– Ну, знаете, - Петр Сергеевич развел руками, - конечно, приятно иметь в партизанском отряде научно-исследовательскую лабораторию, но хлопотно, не буду скрывать, очень хлопотно. Как-то Алеховские болота мало приспособлены для научной работы.
– Позор! - сказал Вертоградский. - Мы к нему с открытой душой, с дружбой, а он, оказывается, нас выгнать хотел.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});