прямая, что кажется, будто она вот-вот отдаст честь четырехзвездочному генералу. — Прошел почти год. Родители Мары все это время очень переживают за свою дочь. Полиция будет знать, что делать с новыми уликами. Передать его им — это правильно.
— Ты знаешь, куда она делась, Карина? Поэтому ты не хочешь, чтобы я его читала?
Она моргает, ее веки быстро трепещут.
— Нет! Если бы я знала, где она находится, поверь мне, я бы сказала об этом любому, кто меня послушает. Я просто пытаюсь уберечь тебя от ситуации, которая действительно испорчена и может подвергнуть тебя опасности. Ты не можешь сердиться на меня за это.
— Опасности? Почему я должна оказаться в опасности?
Ее зрачки увеличились почти вдвое. Я вижу, как они расширяются с расстояния четырех гребаных футов.
— Уф, Элли. Просто отдай мне дневник. Клянусь Богом, ты будешь счастливее от того, что не знаешь, что там внутри.
Какого хрена? Что делать? Я должна просто отдать его ей? Или держать его над моей головой и не позволять его забрать? Карина на полтора фута выше меня, так что это дерьмо не сработает. Если я не дам ей того, что она хочет, между нами возникнут разногласия. Я потеряю свою единственную настоящую подругу в Вульф-Холле. Зачем? Потому что я подозреваю, что здесь произошло что-то нехорошее? Да. Это хорошая причина, чтобы сделать стойку, но если полиция уже занимается этим делом…
Неохотно протягиваю ей дневник. Я не хочу потерять Карину. А эта девушка Мара, может быть, и призрак, бродящий по этим коридорам и прячущийся в тени моей спальни по ночам, но, возможно, Карина права. Может быть, эта ситуация не имеет ко мне никакого отношения, и я должна оставить ее в покое.
Карина вздыхает с облегчением, когда ее рука сжимает дневник, и я отпускаю его. Однако в ее глазах прячется чувство вины. Теперь, когда она добилась своего, она чувствует себя плохо, потому что сильно давила на меня.
— Спасибо, Элли. Правда. Я серьезно. Я благодарна тебе за то, что ты мне доверяешь. Я знаю... знаю, как это должно выглядеть…
— Знаешь? — Мой тон острее, чем острие клинка. — Неужели?
Карина вздыхает, крепко прижимая дневник к груди, как будто я могу схватить его и выбежать из комнаты.
— Мара была очень беспокойная, Элоди. Она была такой веселой, и трудно было не любить ее, но у нее часто бывала аллергия на правду. Просто не хотела её слышать. Иногда реальность и то, как она хотела, чтобы все было на самом деле, слегка расплывались по краям. Я уверена, что этот дневник полон вещей, о которых она просто нафантазировала. Грезы наяву, которые могут принести много вреда, если их прочтет не тот человек. — Она фыркает, на ее лице написано раздражение. — Может быть, мы просто забудем об этом и продолжим жить сегодняшним днем? Я просто хочу, чтобы все снова стало нормальным.
Ее последнее заявление теперь кажется таким напряженным. Я подозреваю, что она говорит не только об обычном, спокойном дне, который мы запланировали для себя. Думаю, что она говорит о жизни в Вульф-Холле в целом и о том, что здесь никогда не будет ничего нормального, если люди будут продолжать вспоминать таинственное исчезновение Мары. Я делаю глубокий вдох через нос, пытаясь снять напряжение, которое накопилось внутри меня.
— Окей. Хорошо. Я больше не буду поднимать эту тему. Но сначала тебе нужно ответить на один вопрос.
Карина тревожно покусывает губу, но все же кивает.
— Что ты хочешь знать?
— Рэн или кто-нибудь из других парней Бунт-Хауса имел какое-то отношение к исчезновению Мары?
Карина вся напрягается. Качает головой.
— Нет. Мне бы очень хотелось повесить на них что-нибудь, но они всю ночь провели в доме. Их было трое. Я видела их своими собственными глазами. Дэшил... — она вздрагивает. — Он был со мной. Все мы сидели на кухне и играли в игры с выпивкой. Мы все так напились, что никто из нас не выходил из дома до следующего утра. Рэн вырубился перед камином и проспал там до рассвета. Пакс всю ночь готовил коктейли. Что бы там ни случилось с Марой... они не имели к этому никакого отношения.
Я анализирую это в своей голове, позволяя укорениться этой информации. Рэн не был причастен к таинственному исчезновению девушки. Он невиновен в любом возможном преступлении, которое произошло той ночью.
— Окей. Что ж. Хорошо. Полагаю, что на этом все.
Карина с облегчением улыбается мне.
— Отлично. Ты лучшая, Элли. Тебе кто-нибудь об этом говорил?
— Все время. — Я натянуто улыбаюсь, но как бы сильно я ни старалась, знаю, что улыбка не доходит до моих глаз. Я смотрю, как она кладет дневник в рюкзак, полный косметических средств, которые принесла с собой в мою комнату, и плотно застегивает сумку, как только книга скрывается из виду.
— Я закончила с косами, — говорит она. — Ты хочешь, чтобы я сделала тебе маникюр? У меня есть лампа для гель-лака. Будет отлично выглядеть.
Я замечаю напряженность в ее голосе. Она изо всех сил пытается стереть воспоминания о том, что только что произошло, но чтобы стереть эту неловкость, потребуется нечто большее, чем маникюр. Если бы она была одной из моих подруг в Тель-Авиве, я бы немедленно потребовала объяснить, что, черт возьми, происходит. Однако здесь такое давление неуместно. Лучше всего просто забыть о дневнике и явном вмешательстве Мерси. Лучше всего просто забыть о Маре и темном облаке, которое сейчас нависло над академией.
Я кладу кусок дерева на место, снова образуя подоконник, и увеличиваю мощность своей улыбки, стараясь, чтобы на этот раз она выглядела настоящей.
— Конечно. Но только если ты пообещаешь не красить мои ногти в ярко-желтый цвет.
В ТЕМНОТЕ…
Я — БЕЗЫМЯННА.
Потеряна.
Забыта.
Воздух, словно осколки стекла, ощетинился в моих легких.
У меня в горле пересохло от крика.
Когда