Изумленный Дмитрий даже не сразу нашел что ответить гонцу, тот настойчиво спрашивал, будет ли князь писать или можно ехать.
— Иди отдохни. Конь отдохнет. Пока будешь есть, я подумаю, что стану писать.
Но писать не решился, письмо следовало обдумать. Объявив сбор, Дмитрий Иванович снова принялся ломать голову над поступком Олега Рязанского. Если он в сговоре с Ягайлой и Мамаем, то к чему сообщать об этом ему? Кто же говорит противнику, когда, где и какими силами собирается?
Гонец к князю Олегу все же поехал, только свой и без письма, все на словах, опасно везти такую грамоту. О чем сообщил или о чем просил Дмитрий Иванович Рязанца, так и осталось тайной. Такой же гонец вдруг отправился в Литву, но не к Ягайле, а к княгине Ульянии и к митрополиту Киприану. И тоже без письма, все на словах.
Оба вернулись быстро, по тому, как довольно выслушал обоих Дмитрий Иванович, можно бы понять, что поездки удались, но только никто не видел, как говорил с гонцами князь и тем более о чем.
А в Москву уже начали прибывать первые полки. Росло и росло количество воинов, все более беспокойным и многолюдным становился город, в нем росло напряжение. Все уже понимали, что на сей раз битва будет много серьезней Вожи, и кричать о том, что справятся играючи, не стоит. Никто и не кричал.
Уже намечен день выхода, а князь вдруг исчез. Великая княгиня Евдокия отвечала, что уехал к Троицкому игумену Сергию просить благословения. Это понравилось всем. Митрополита нет, кому как не Сергию благословлять своих детей на ратный подвиг?
Вместе с Дмитрием Владимир и Тимофей Васильевич Вельяминов. Сергий долго не разговаривал, зачем пришли и о чем просить станут, понимал и без слов. Поднял большой крест, нарочно приготовленный для такого случая, благословил коленопреклоненных князей и боярина, перекрестил.
Дмитрий скосил глаза на рослых, могучего телосложения иноков, стоявших подле игумена:
— А этих молодцев не отпустишь ли с нами, отче?
Тот долго внимательно смотрел на князя и ответил совсем не то, о чем спрашивал:
— Все ли сделал, чтобы не биться?
— Все, — тяжело вздохнул Дмитрий. — И дань обещал немалую, и подарки, и с подкупом ездили. Не нужна Мамаю дань, ему всю Русь подавай!
— Хорошо, иди, не сомневайся, коли праведный бой, так победа будет ваша. Хотя и достанется тяжелой ценой.
— Благодарю, святой отец.
Но иноки, которых просил, с ними не ушли.
Раздумывать или ждать даже очень сильных иноков было некогда, Москва уже полна народа.
Евдокия хорошо понимала, что на сей раз будет много труднее, иначе Дмитрий бы так не переживал. Она лучше остальных видела, как подолгу стоит князь на коленях перед образами, как молит о даровании победы над басурманами, как потом не спит, видно, и так, и этак размышляя над будущей битвой. Верно, его просчет — это чьи-то жизни, это материнские слезы и детское сиротство. Однажды Евдокия слышала, как князь говорил маленькому сынишке, что князь не имеет права на ошибку, его ошибка может стоить погибели целому войску.
Наконец наступил день выхода. С утра отстояли службу в соборах. Поскольку народа много, то служили всюду, были распахнуты двери, и многие слушали, стоя на ступенях, а то и просто на улице. Потом князь пришел поклониться могилам деда, отца и дяди в Архангельский собор. Долго стоял, прижавшись лбом к надгробью Ивана Даниловича Калиты, видно, просил деда о небесной помощи и заступничестве.
Когда все дела уже были сделаны, Дмитрий зашел проститься в горницу к Евдокии и детям, не хотел обниматься прилюдно, там не до того будет.
Жена молча прижалась к нему всем телом, точно впитывая его силу и передавая свою.
— Дуня, если со мной что случится, детей сбереги.
— Ты вернешься живым и с победой! — вдруг спокойно, даже буднично ответила Евдокия. — Я сон нынче хороший видела. Тяжело будет, но вы осилите. Иди! Не надо долго прощаться, иди!
Дмитрий приник к горячим ласковым губам, стараясь запомнить их вкус, на мгновение, всего на мгновение жена жарко обняла и тут же отпустила, снова повторив: «Иди! С богом, князь!»
Позже он понял, что долгое прощание только травит душу и накликает беду. Маша с Миколой прощалась долго и страшно, она вцепилась в мужа так, что едва оторвали двое мужиков. Вслед уходящему Миколе Вельяминову несся женский крик:
— Ты не вернешься! Я знаю, ты не вернешься!
Евдокия вдруг встряхнула сестру изо всех сил:
— Замолчи! Что ты кричишь, глупая!
Сама великая княгиня вместе со старшими детьми стояла на стене и махала рукой уходящим войскам. Василий интересовался:
— А почему отец не оборачивается?
— Нельзя оборачиваться, если едешь на битву, примета плохая. Воин должен знать, что его дома ждут и верят в его победу, но тянуться душой к дому ему нельзя. Душа должна быть спокойной в тяжелую годину, ее нельзя рвать.
— Тетя Маша зря так кричала? — это уже Соня.
— Конечно, доченька. Нельзя пророчествовать плохое. Его и так слишком много вокруг нас.
Так в спокойной беседе постаралась скрасить детям расставание с отцом Евдокия, а уже позже ночью сама залилась слезами, закусив подушку так, что едва не треснули зубы. Она хорошо понимала, что Дмитрий не станет ни беречь себя, ни жалеть, просить об этом бесполезно. Да и недостойно сидеть в кустах, пока другие бьются.
Оставалось надеяться на ратное умение русских полков, мудрость их князей и воевод и, конечно, божью помощь. А женщинам ждать, ждать и верить, что минет любимого злая доля, что вернется он домой, пусть и раненый, но живой.
Сам князь, когда полки уже приготовились к выходу, вдруг понял, какую силищу ведет на Мамая. А ведь в Москве была едва ли половина! Конечно, у Мамая наверняка больше, но и русские смогли собраться, когда понадобилось! И вот по знаку князя взвыли походные трубы, раздались крики воевод, и войско медленно, пока не очень организованно двинулось…
Чтобы выйти из города поскорее, пришлось открыть все трое полевых ворот. Воины шли молча, сосредоточенные, словно бой предстоял не через несколько дней, а прямо сейчас. Почему-то каждый вдруг почувствовал, что от него будет зависеть, останутся ли жить вот эти женщины и дети, что провожают их из кремлевских ворот. А оставшиеся думали об одном: встретят ли идущих обратно, не останутся ли лежать в чистом поле птицам и волкам на съеденье дорогие сердцу люди?
За Русь Святую в едином строю
Уже несколько дней не находили себе места всполошенные вороны. Было отчего, Коломну и ее окрестности наводнили тысячи людей, коней, телег, все это двигалось, кричало, ржало, лязгало железом, перешучивалось, переругивалось… Городские собаки посрывали себе голоса от бреха, вся живность норовила попрятаться из-за множества людей.