Как и начальник японского штаба — маленький, похожий на нарядного паучка полковник, сидевший рядом с переводчиком: он быстро сообразил, что такое войсковой круг, что-то сказал на ухо лейтенанту.
Договорились провести совместную операцию против партизан в районе Кии и Хора — двух таежных рек, где партизан было очень много, и это обстоятельство основательно беспокоило японцев, как и Калмыкова, — в Полетинской и Кшинской волостях.
— Сегодня ночью мы арестуем членов Хабаровского подпольного комитета большевиков, — важно проговорил маленький полковник, — подпольщики нам больше не будут мешать.
— Это хорошо, — обрадовался Калмыков, — а то по городу ночью не пройти — стреляют.
— Больше стрелять не будут, — маленький полковник сделался еще более важным.
Следующей ночью в Хабаровске действительно не раздалось ни одного выстрела.
Совместный русско-японский отряд выступил из Хабаровска двадцать девятого мая, вернулся в город девятого июня.
Партизаны были разбиты, остатки их ушли глубоко в тайгу, растворились там. Операция эта получила название Хорско-Кшинской и, естественно, добавила веса атаману, а то уж он совсем облегчал, растерял авторитет.
Калмыков сиял — дорого яичко к Христову дню, — и, уверенный в дальнейшем своем успехе, в тот же день разослал телеграммы по станицам и воинским частям. Текст телеграмм был коротким — он сообщал, что снимает с себя полномочия войскового атамана.
Из Владивостока Калмыкова к прямому проводу вызвал Савицкий.
«Как же так, Иван Павлович, — отбил он по аппарату Бодо растерянно, — вы не должны снимать с себя полномочия атамана».
«Что я должен делать, а чего не должен — знаю только я», — заносчиво ответил Калмыков.
«И все-таки, Иван Павлович…» — узкая бумажная лента униженно прогнулась перед Калмыковым.
Атаман высокомерно выпрямился, приказал телефонисту:
— Стучи следующий текст…
Телеграфист готовно поднял голову…
— Слушаю.
— «Говорить нам больше не о чем».
Поколебавшись несколько мгновений, телеграфист отстучал текст и дал отбой связи.
Калмыков знал, что делал. Если по поводу себя, любимого, он предпринял ряд шагов: по станице прокатились его посланцы, постаравшиеся напоить людей ханкой, а заодно внушить что лучшего атамана, чем Калмыков, уссурийским казакам не найти; ио поводу же правительства даже пальцем не шевельнул, чтобы защитить его. Словно бы войсковое правительство существовало само по себе, а Калмыков сам по себе…
— Посмотрим, как вы без меня обойдетесь.
Тем временем до Хабаровска начали доходить сведения, что народ в станицах собирается на сходки; сходки эти в основном поддерживали Калмыкова — недаром он рассылал своих посланцев, — другого человека на атаманском месте станичники не видят. Даже имя полковника Февралева, нового соперника атаман, очень популярного среди казаков, не выдерживало конкуренции.
Были, конечно, и противники, но их насчитывалось много меньше сторонников.
Новости были хорошие, атаман довольно потирал руки. Все развивалось по плану, как надо.
Узнал Калмыков в эти дни фамилию еще одного своего соперника, это был профессор Мандрин, и осуждающе покачал головой.
— Скоро мы дворников будем двигать в атаманы. Пхих! — развеселился он. — Докатились уссурийцы!
Что-то холодное, колючее зашевелилось у Калмыкова внутри, сделалось тревожно: узнай Калмыков об этом Мандрине еще неделю назад — удавил бы где-нибудь в темном проулке, а сейчас нельзя, поздно, — смерть профессора может всю бочку меда испортить.
Калмыков привычно стукнул кулаком по столу: если уж он сумел одолеть такое большое норовистое животное, как казаки в уссурийских станицах, то войсковое правительство тем более сумеет одолеть, как бы оно ни ершилось…
***
Войсковой круг, — по счету седьмой, — открылся семнадцатого июня 1919 года.
На повестке дня стол один вопрос, главный: разбор заявления атамана Калмыкова об отставке.
Но прежде чем этот вопрос был принят, на трибуну поднялся советник войскового правительства Понявкин и призывно махнул листом бумаги, зажатым в руке.
Это было постановление правительства номер 99 о сложении собственных полномочий.
В зале повисла тишина. Вопрос об отставке атамана разбирался в станицах детально, и делегаты приехали в Гродеково с наказом поддержать Маленького Ваньку, а вот насчет правительства речи на сходах не было.
Назревал кризис.
Через полчаса делегатам круга сообщили, что члены войскового правительства, прибывшие в Гродеково, разместились по квартирам тайно, а сам Маленький Ванька подогнал к Гродеково бронепоезд с усиленным отрядом — подстраховался на тот случай, если заседания круга пойдут по неожиданному сценарию.
И друзья Калмыкова и его недруги отметили с удивлением одно — никто из японцев не явился поддержать атамана, ни одного «анаты» не было в зале… А раньше они ходили за атаманом толпами, готовы были даже носить его шапку.
То ли атаман сам понял что-то и сделал вывод, что не годится быть хвостом у подданных микадо — позорно это, бьет по авторитету русского человека, то ли японцы, люди неглупые, сами смекнули, что с Калмыковым ныне лучше не вожжаться….
Войсковой круг принял единственное верное решение — не принимать отставку ни у атамана, ни у войскового правительства, и ту и другую стороны оставить при своих интересах.
Правда, несколько казаков дружно, едва ли не в один голос, заявили: «Давайте-ка мы, братцы, прервем нашу толкотню на несколько дней, разъедемся по своим станицам, чтобы потолковать там… Узнаем точку зрения станичников и с их наказами вернемся в Гродеково. Тогда уж и примем окончательное решение по поводу войскового правительства и по поводу атамана».
Но тут в дело вмешались офицеры, прибывшие в Гродеково вместе с Калмыковым, — они вообще отчаянно агитировали за Маленького Ваньку и чуть что — выхватывали из ножен шашки и щелкали курками револьверов. Поскольку их было много, то атамановы недоброжелатели от них отступили — боялись с этим бешеным народом связываться — пальнет какой-нибудь дурак из пистолета — ни один хирург потом дырку не сумеет зашить.
Кандидатуру ученого человека профессора Мандрина завалили быстро, другие кандидатуры поддержаны не были, поэтому в силе осталось прежнее решение — отставку Калмыкова не принимать.
Новым начальником штаба избрали войскового старшину Архипова.
Резиденцией войскового правительства остался Владивосток, резиденцией атамана — Хабаровск.
Когда на заседании круга был поднят вопрос об отправке уссурийского отряда на запад, Калмыков очень умело погасил его:
— Какой может быть сейчас фронт на западе? Для нас сейчас главное — держать фронт здесь, — он обвел светлыми глазами зал. — У нас в Хабаровске партизаны уже под крыльцами домов сидят и их оттуда надо выковыривать — это раз, и два — у меня на посылку отряда на запад наложен строжайший запрет походного атамана дальневосточных казачьих войск… — Понятно? — Несколько минут Калмыков, грозно шевеля усами, вглядывался в зал.
Зал молчал. Атаман тоже молчал. Взаимодействие было найдено. Следовало жить дальше.
Вечером Калмыков велел Грине Куреневу истопить баню и приготовить ужин на двоих.
— На двоих, — атаман специально подчеркнул это и поднял указательный палец.
— Неужели, Иван Павлыч, дама какая-нибудь будет? — обрадованно воскликнул Гриня.
— Не будет, — отрицательно качнул головой атаман. Мы с тобой вдвоем посидим. Я напиться хочу, тяжесть, засевшую в душе размягчить. А у этого дела свидетелей, Гриня, быть не должно.
Улыбка на лице ординарца угасла.
— Что вы, Иван Павлыч, все один да дин? Пора бы и на прекрасных дамочек обратить внимание. Совсем нет у вас личной жизни, — с укоризной в голосе сказал он.
Калмыков помрачнел.
— Это дело такое, Гриня, — сказал он — если не повезет, так не повезет долго.
— Ах, Иван Павлыч, — не соглашаясь с атаманом, Гриня отрицательно помотал головой.