— Как? Ведь тебе…
— Там было не худо. Только я знала, что ежели продадут, то непременно в поле или что похуже. А кроме того, я долго думала про свободу. Мы, черный народ, внимательно слушаем, а чего услышим, говорим друг другу.
— Погоди минутку, — перебил Эдмондс. — Ты сказала, что была мамкой… своего хозяина, когда он был ребенком? Но тебе не может быть столько лет!..
В ответе Флоры он почувствовал, что она уже ощущает себя свободным человеком и гордится своей свободой — может быть, преувеличенно.
— Да нет, сэр, мне столько, сколько есть. Оттого они и затевали меня продать. Я ничего плохого не сделала. Но год за годом масса и миссус смотрели на меня странней и странней, и все заодно с ними. А когда она померла, я смекнула, что ему больше держать меня неохота. А вы бы как на его месте? — Эдмондсы не нашлись, что ответить. Повисло гнетущее молчание, мерный ход напольных дедовских часов вдруг напомнил тяжелую поступь рока. Наконец негритянка заговорила опять: — Оно и раньше так бывало. Оттого я и знаю, каково работать на поле. Я не просто глядела со стороны, я по себе знаю, каково оно там. Когда первый старый масса продал меня папаше массы Монтгомери, он ничего не сказал, сколько мне лет. Тогда я подумала, что, может, мне что и улыбнулось. — Она помолчала, уставившись в ковер, и сглотнула. — Лучше я не стану говорить, как я сделала, чтоб меня углядели и забрали в большой дом.
Эдмондс ощутил, что у него загораются щеки. Джейн, похлопав по коричневой руке, прошептала:
— И не надо ничего говорить, дорогая. Разве рабыня может выбирать?
— Не-а, мэм, это факт. В первый раз меня запродали, когда мне было четырнадцать, забрали от отца и матери, и тот человек и оба сына его… — Тут взгляд Флоры упал на стоящую на полке Библию. — Мы ведь должны прощать, да? Бедняга Марс Бретт, его порешили в войне. Я видала его папашу; когда пришло известие, и пожалела бы его, да только была жутко усталая с работы.
У Эдмондса побежали мурашки по спине.
— Ты о какой войне говоришь?
— Про рев… про эту… революцию за независимость. Даже мы, рабы, про нее слыхали.
— Но тогда тебе… да нет. Флора, не может этого быть! Выходит, тебе… тебе лет сто!
— Так и есть, — кивнула Флора. — Я схоронила моего мужа, взаправдашнего мужа, и детишек, тех, кого не запродали на сторону, и… — Тут силы изменили ей, и флора невольно потянулась к Эдмондсу. — Долго, очень долго!
— Ты родилась в Африке? — низким голосом спросила Джейн.
Флора с трудом взяла себя в руки.
— Не-а, мэм, я-то родилась в бараке. Но моего папашу скрали оттуда, и он говорил малышне про все прежнее, про племя, про этот, как его, джунгель… Говорил еще, что он вполовину арап. — Она невидящим взглядом уставилась в пространство. — Помер он. Все померли, а свободы нет и нет… Я поклялась себе, что буду свободная, за всех за них буду свободная. Так что пошла вдогон за Пьяной Тыквой… И вот я здесь…
Она уткнула лицо в ладони и разрыдалась.
— Надо набраться терпения, дорогой, — сказала Джейн поверх склоненной головы. — Она слишком утомлена.
— Еще бы! Пройдя через такое, любой бы на ее месте свихнулся. Уведи ее, дорогая, устрой ей ванну, уложи в постель, посиди рядом, пока не уснет.
— Ну конечно!..
Они разошлись, и каждый занялся своим делом. Джейкоб явился домой, переполненный торжеством, но ужин прошел тихо: старшие решили дать Флоре отдохнуть подольше и поднять ее лишь перед самым отъездом. Собирая ей на дорогу продукты, Джейн вдруг поинтересовалась:
— Мэттью, она толковала о какой-то пьяной тыкве. Ты не знаешь, о чем речь?
— Знаю. Они так прозвали Большую Медведицу — это такое созвездие, его не спутаешь ни с каким другим. По-моему, у рабов про нее даже песня есть…
И сколько еще песен, продолжил Эдмондс про себя, передают втайне из уст в уста, и сколько еще будет сложено в грядущем? Какие это будут песни — военные марши? О нет, помилосердствуй, Господи, нет! Придержи свой гнев, хоть мы заслужили его стократ. Веди нас к свету, великий Боже!..
С наступлением сумерек он с помощью Джейкоба выкатил из сарая двуколку и запряг в нее верную Си.
— Отец, можно мне с тобой? — спросил мальчишка.
— Нет. Я задержусь почти до рассвета, а тебе завтра в школу и сначала еще работать по дому. Потерпи. Мужские дела не обойдут тебя стороной, ждать осталось недолго. — Эдмондс потрепал сына по светловолосой голове и сказал ласково: — Сегодня ты положил тому доброе начало. Могу лишь смиренна надеяться, что Господь не потребует от тебя жертвы посерьезнее нынешней.
Зато и награда не будет знать границ, добавил он про себя, ибо ею станет Царствие Небесное. Бедная полубезумная Флора! Если только допустить мысль, что человеку может быть дарован такой библейский век — как чудовищна бесконечная жизнь в узилище, в путах, или бесконечное бегство от преследующих тебя гонителей! И что ждет тебя в Канаде?.. Эдмондс содрогнулся. Даст Бог, доброта и дружба тех, кого ты встретишь на «Тайной железной дороге», помогут тебе вернуть здравый рассудок…
Сумерки быстро сгущались, и Эдмондс зажег фонарь. Джейн привела беглянку, помогла ей взобраться в повозку. Эдмондс уселся на козлы, пожелал жене спокойной ночи и легонько тронул лошадь кнутом. Поскрипывая колесами, двуколка покатила в ночь. Воздух еще не остыл, хотя в нем уже ощущалось холодное дыхание наползающей ночи. Разлитый на западном небосклоне пурпур мало-помалу переходил в бархатную черноту на востоке, и в ней одна за другой загорались звезды. Чуть не первой вспыхнула Большая Медведица, а чуть позже проступила и Малая, в хвосте которой мерцала Полярная звезда, указывая путь на север — к свободе.
Глава 14
МИРОТВОРЦЫ
1
Все жилые постройки на ранчо сводились к глинобитному домику с одной-единственной комнатой — зато оборонять его было намного проще. Оба окна изнутри закрывались массивными ставнями, в каждой стене зияло по две бойницы, а вокруг дома в шесть рядов стоял мощный частокол; так жили в те дни скотоводы на западе Техаса — если только они еще жили там, а не сбежали и не полегли от рук индейцев.
— Господи, — вздохнул Том Лэнгфорд, — как я жалею, что мы вовремя не убрались отсюда подобру-поздорову! Хотя бы ты с ребятишками…
— Ладно уж, — ответила ему жена. — Без меня ты бы все равно не справился, а если б мы уехали, то потеряли бы все нажитое такими трудами.
Она перегнулась через стол, заваленный оружием и боеприпасами, и похлопала мужа по руке. Пробившийся через бойницу в восточной стене солнечный луч пронзил полумрак комнаты, и волосы ее вспыхнули рыжим пламенем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});