Читать интересную книгу Супервольф - Михаил Ишков

Трущев в особым удовольствием вспомнил, как в телефонном разговоре Берия обозвал Гобулова «грязным ишаком, неспособным не то что наркоматом руководить, а навоз на дороге собирать».

В 1959 году в вестибюле гостиницы «Москва» мне довелось повстречаться с Калинским. Красавца-провокатора было трудно узнать, жизнь заметно потрепала его, ссутулила, наградила плешью. Все равно он вел себя, «як круль», говорил веско, громко, быстро. Заметив Мессинга, Абраша двинулся в мою сторону и широко, чтобы сцапать меня в объятия, раскинул руки. Я едва увернулся. Калинский предложил посидеть где-нибудь, поговорить «за прошлое». Я отказался — выкладывай здесь!

Он обиделся.

— Ты, оказывается, злопамятен, а ведь я пострадал из-за тебя.

— То есть?

Абраша пожаловался.

— За твои грехи мне пришили пятнадцать лет. Помнишь, ты пытался сбежать в Иран? Я, как последний дурак, решил помочь, и меня же обвинили в попытке перехода границы. Затем приписали антисоветскую агитацию и всякое прочее. Помнишь?..

Пришлось поправить Калинского.

— Если я в чем-то и виноват, так только в том, что поверил тебе. Помнишь, как ты предложил мне роскошный полет, как пускал пыль в глаза, как хвалился знакомством с Усмановым, идише маме Жемчужиной. Я не забыл, что ты вытворял на допросах. Послушайте, он нашел у меня пистолет! Это у Мессинга, который вовек не держал в руках оружие.

— Перестань, я хотел как лучше.

Всякие упреки Калинскому были, что с гуся вода. Он с укором глянул на меня.

— Вы же знали, Вольф Григорьевич?

Я не стал его разочаровывать и кивнул.

— Что ж не предупредили?

— А что это могло бы изменить? — возразил я.

Калинский вздохнул.

Летчик сгинул в лагере, что касается Гнилощукина, его сразу после моего бегства отправили на фронт, в район Сталинграда. До фронта опальный гэбэшник и любитель поигрывать городошной битой не добрался — застрелился от страха в учебном лагере, но к этой истории Мессинг не имеет никакого отношения

* * *

Под завязку еще одна встреча, приключившаяся со Мессингом в середине 60-х годов.

В июле-августе я побывал с гастролями в республике Коми. Это была трудная поездка. В июле в республике установилась тропическая жара. С утра до вечера, даже во время психологических опытов меня атаковали полчища комаров. В августе с ослаблением жары насекомые схлынули, и я, оказавшись в Сыктывкаре, решил устроить выходной.

Отработав последний сеанс, Мессинг направился в гостиницу. Не успел зайти в номер, как в дверь постучали. После работы я обычно никого не хочу видеть, но на этот раз не смог устоять, тем более что гость оказался важной шишкой. На груди у него светилась медаль Героя труда, однако мою симпатию он вызвал тем, что назвался давним моим знакомым, правда, знакомым заочно, и тем, что всю жизнь мечтал познакомиться со мной лично.

Этот сюр заинтересовал меня, к тому же знакомый незнакомец оказался на редкость приятным человеком. Он объяснил, что во время войны служил в морском авиационном истребительном полку техником по вооружению и обслуживал истребитель капитана Ковалева

[93], которому я в сорок четвертом году подарил купленный на собственные средства самолет.

Второй за войну, отметьте этот факт.

Иван Трофимович пригласил меня на рыбалку. Он так увлек меня таежной романтикой и нехоженной глухоманью, что я согласился.

В Визингу, где располагалась усадьба колхоза, мы добрались затемно. На рыбалку договорились отправиться с восходом солнца. Председатель обещал роскошный отдых — хариус, сиги, семга, черный окунь на озерах весом до полутора килограммов. Уха из них — объедение.

Иван Трофимович разбудил меня на зорьке, и мы отправились на реку. У деревянного причала толпилось с десяток лодок. В одной из них, самой вместительной, какой-то человек в брезентовом дождевике возился с поклажей.

Председатель пропустил меня вперед. Человек в лодке встал и с борта подал мне руку.

Я замер.

Это был Вилли Вайскруфт.

Вилли как ни в чем ни бывало взял меня за руку и втащил в лодку. Он знал, как следует обращаться с Мессингом. Я не мог воспротивиться ему.

Иван Трофимович познакомил нас. Знакомство оказалось забавным. Вайскруфта он назвал Вайскруфтом, Мессинга — Мессингом. Мы пожали друг другу руки.

Вилли трудился главным бухгалтером колхоза и председатель в нем души не чаял.

— Лучшего специалиста во всей республике не найти. Его уже сманивали в район, но товарищ Вайскруфт отказался. Правда, с наградами его обходят.

— Почему, — удивился я.

— Потому что из военнопленных, — объяснил председатель. — Ладно бы, какой-нибудь офицер или рядовой, а самый что ни на есть фашист.

Он обратился к Вайскруфту.

— Слышь, Вильям Августович? Какое у тебя звание было?

— Оберштурмбанфюрер СС.

— Во-о, — поднял палец Иван Трофимович. — Видишь, хрень какая! Это в те годы, считай, майор НКВД. Кто же осмелится представить его к награде? На верху не поймут.

Вилли отвернулся, на этом разговор увял.

Понятно, весь день мне было не до рыбалки, которая, как назло, оказалась на редкость удачной. Хариусы, килограммовые, нагулявшие жирок, были объедение. Что уж говорить об тройной ухе из окуней! Так что поговорить нам удалось только заполночь, когда председатель, объевшись ухи, отправился спать в палатку, а мы остались у костерка, скупо освещавшего черную гладь таежного озера-старицы, высоченные ели и можжевельник, стелющий по берегу.

Яркое звездное небо чутко прислушивалось к нам.

Беседовали на немецком.

Вилли часто прикуривал от костра, говорил глухо, с усмешкой. С длинными паузами — в эти моменты помешивал лучиной угли в костре.

— …после того, как ты сбежал, Адди буквально возненавидел меня. Если бы мне не помог старый знакомый Мюллер, я совсем оказался бы не у дел.

— Это какой Мюллер? — спросил я.

— Генрих, шеф Четвертого управления РСХА.

— Это что за управление?

Вилли удивленно посмотрел на меня.

— Ты разве не знаешь, что такое Четвертое управление? Ах да, ты сбежал раньше… Это государственная тайная полиция — гестапо.

Он усмехнулся.

— Я забыл, ты всегда был далек от жизни и слабо разбирался в государственных учреждениях. Твой конек красные. Надеюсь, ты вдоволь наелся социализма? Но об этом после.

После обычной для него, изматывающей паузы он продолжил.

— О Мюлере рассказывали разное — будто он погиб в Берлине. Слухов было много, я им не верю. Не тот Генрих человек, чтобы просто так отдать концы. Кое-кто утверждал, что ему удалось вырваться и он осел в Штатах. В любом случае Мюллер не побоялся взять меня к себе и попробовать по коммунистическому подполью. Когда началась война, я получил направление в Киев в местное управление тайной полиции. В сорок четвертом попал в плен. Почему красные меня не шлепнули, не знаю, может потому, что карательных акциях не участвовал…

— Вот так совсем и не участвовал? — удивился я.

Вилли пожал плечами.

— Что в этом удивительного? Ты же знаешь, мне всегда была известна цена на такой товар как призывы к мировому господству, убежденность в рассовом превосходстве и тому подобные штучки-дрючки. Не ершись, к акциям против евреев я тоже отношения не имел. Я знал язык, поэтому работал исключительно с агентурной сетью из местных хивис. Как только попал в плен, — он махнул рукой, — я сдал ее всю. Может, поэтому твои красные дружки меня и не кокнули.

Он по привычке долго и обстоятельно наслаждался сигаретным дымком, подтвердившим, что Вили говорит правду.

— Получил четвертак, потом по амнистии выпустили на поселение. В Германию возвращаться отказался, осел здесь, — он помолчал и спросил. — Ну, а ты как? Я слыхал, ты неплохо устроился в большевистском раю?

Я пожал плечами.

— Здесь ни ад, ни рай, скорее, лабиринт, и в нем надо было суметь выжить. Это было трудно, но я выжил, а в Германии меня бы рано или поздно шлепнули.

— Как знать. Мы в тридцать первом организовали с тобой неплохое дельце. От желающих получить предполетную страховку отбою бы не было. С деньгами можно найти выход из любого лабиринта.

— Не скажи! У Ганусена денег было не сосчитать, и где же он? Ты полагаешь, Геббельс простил бы мне выступление в Шарлоттенбурге? Или будущее смирилось бы с тем, что им начали торговать вразнос. Ты романтик, Вилли.

— А ты?

— А я «пронира», которую здесь многие хотели приручить, да не получилось. Но ведь не шлепнули, а в Германии рано или поздно пристрелили бы и не поморщились. Я знаю. Наше страховое агентство ничем не смогло бы помочь мне.

— Ты знал заранее, что мы встретимся в такой… необычной обстановке?

— И ты туда же! Нет, конечно. Что-то видел, что-то угадывал, но все это смутно, неопределенно. Хотя… Знаешь, Вилли, эту рыбалку я припоминаю. В Польше, году в тридцать восьмом пригрезилось — человек в каком-то странном балахоне, в лесу, на берегу мрачного озера. Даже кольнуло, не Вайскруфт ли это? Впрочем, я скоро забыл этот сон, но если бы я написал тебе, ты разве поверил бы?