Похожая на египетский саркофаг скорлупа начала неторопливый разворот — в невесомости спешить опасно.
Пока что мой безумный план реализовывался без сучка и задоринки. По временному аплинку я сбросил первую команду в бортовой лос.
Невооруженным глазом я бы и страховочного фала не увидел — угольно-черная оболочка сливается с окружающей темнотой. Но усилитель заботливо показал мне, как застыли разворачивающиеся кольца, когда разъём выпал из гнезда.
Страховка вакуум-скорлупы — это не только канат из сплетенных нитей катенапласта, молекул-цепочек, сохраняющих гибкость и алмазную прочность даже в запредельном холоде межзвездного пространства. Это ещё и оптоволоконный кабель, соединяющий интелтронную начинку скафандра с бортом, и силовая шина, позволяющая не расходовать попусту запас горючего для топливных батарей. Так что Ибар узнала о моей диверсии сразу же. Но сделать ничего не успела, потому что вслед первой, не дожидаясь результата, я отправил еще две команды.
Манипулятор скафандра покинул свое гнездо. Крепления его сжимали предмет, который неразумная система воспринимала как головку для сварочного аппарата, модель 17А. Потому что именно ее я подменил на пистолет «хеклер-кох», имеющий очень похожую форму.
Против общепринятого мнения, пистолет в вакууме может стрелять. В особенности современный, с реактивными безгильзовыми патронами. Я выпустил в Линду Тоомен три пули, прежде чем инерция закрутила скорлупу вокруг длинной оси.
Страх, преследовавший меня последние минуты, вдруг отступил. Я с поразившим меня самого хладнокровием жонглировал командами, поворачивая скафандр, выцеливая среди звезд удаляющуюся фигурку, ничего общего не имевшую с человеческой. Блокировка, поставленная агентессой на мои боевые программы, не предусматривала подобного случая — и не запускалась.
На самом деле в моих действиях не было никакого толку. Даже расстреляв всю обойму, я не оттолкнул бы летающий титановый гроб, именуемый обычно вакуум-скафандром, достаточно далеко, чтобы запаса сжатого воздуха в баллонах не хватило на возвращение. Но пули ударялись в разные точки; импульс за импульсом заставляли примитивную интелтронику автопилота обращаться за помощью к аугментам пассажира, занимая драгоценные полосы пропускания, отвлекая — а даже расширенное внимание Линды Тоомен не могло удерживать столько предметов сразу. Она пыталась стабилизировать скаф, вернуться, проникнуть сквозь наспех возведенные защиты и сквозь узкие каналы связи — своей скорлупы по радиолинку с бортом, далее по оптической шине с моим скафандром — взять на себя управление если не моим мозгом, то хотя бы киберсистемами летающего гроба… и я рассчитывал, что у нее не хватит ни времени, ни желания внимательно знакомиться с отчетами системных джиннов.
Я оказался прав. Мой краткий приказ прошел через блокировку, словно нож между ребер, развернувшись фейерверком исполняемых команд.
Дюзы плюнули огнем.
Даже А-привод не может разогнать орбитальную баржу за доли секунды. Если бы я подал на двигатели полную мощность, тяжелая вакуум-скорлупа, будто гиря, повисла бы на страховочном фале, выдрав его вместе с креплениями. «Комета» сдвинулась с места неторопливо, вальяжно; под моими ногами проплывала окаменевшая пена, протаявшая местами до желтоватых керамитовых плиток. Потом канат натянулся; меня бросило на подлокотник ложа, что-то хрустнуло — не то пластик, не то мои ребра, а ускорение продолжало волочить скаф на привязи за баржей, будто наживку для тех акул, что водятся в океане пространства…
Но меня надежно приковывал к кораблю канат.
А Линду Тоомен — нет.
К тому времени, когда ее удар раскрошил суматошно возводимые мною вирт-блоки и двигатель смолк, перестав извергать в пространство невидимый глазу поток разреженной плазмы, разница в скорости между скафандром и кораблем составляла чуть меньше ста метров в секунду. Для большого космоса — величина мизерная. Но не для маломощных газовых баллончиков, предназначенных больше для того, чтобы маневрировать вокруг створок грузового люка. Особенно когда большая часть реактивной массы потрачена на то, чтобы стабилизировать ориентацию закрученного хаотичными ударами пуль скафандра в пространстве. Тоомен отстала от «Кометы» едва на полкилометра, но преодолеть это смешное расстояние ей было не суждено.
Я ждал. Защита сметена. Радиус действия передатчиков на скафе довольно велик — именно для того, чтобы затерявшегося в пространстве орбитальника всегда можно было засечь и вовремя подобрать. Если Ибар захочет утащить нас вслед за собой, так тому и быть. Вот только спастись она не сможет. Потому что полосы пропускания не хватит, чтобы дистанционно выполнить маневр разворота, вернуть баржу и добраться до люка… покуда привлеченная ТФ-распадом богмашина не настигнет нас, накрыв гибельным крылом.
Я поманипулировал обзорными камерами, выискивая среди звезд крохотное семечко богмашины где-то в кильватере летящей по инерции баржи.
И не нашел.
Потому что металлическая громада парила совсем рядом, едва не касаясь куцых крылышек челнока.
Оцепенев от ужаса, я мог только впитывать глазами зрелище, какого не видывал еще ни один человек. Машина и вправду напоминала формой яблочное семечко — воспоминание детства, когда еще можно было за бешеные деньги купить нормальное, с сердцевинкой, погрызенное червями, кособокое зеленое яблоко вместо пластмассово-алых однородных комков мякоти. По бокам его змеились странные черные линии — словно трещины или швы, как будто собрана она была из деталек головоломки. Кое-где блестящий металл покрывала бурая корка, наросшая за миллионы лет, но сам корпус оставался безупречно гладок, словно в день творения. Бледные крылья обнимали баржу, не касаясь обшивки, но заключая нас вместе с богмашиной в сферу неясного свечения, гасившую звезды и приглушавшую полыхание бешеного солнца.
Теперь я понял, почему Тоомен не нанесла последнего, смертельного удара с края могилы. Приманенная коротким импульсом двигателей богмашина смахнула ее, даже не заметив. Я попытался выйти на связь со вторым скафом. Тот откликнулся сразу же, прервав заполошный вой аварийного сигнала. Температура внутри скорлупы — плюс сорок семь, и что-то подсказывало мне, что внутри черепной коробки агента Ибар она точно такая же. Даже если частичный ТФ-распад не повредил внедренной в тело интелтроники, без сварившегося мозга она бесполезна. Мне приходилось слышать об агентах, продолжавших действовать после смерти, но я всегда списывал это на поэтические преувеличения натуралов. Кроме того, зомби-программы не бывают псевдоразумными — это слишком опасная игрушка, вдобавок плохо влияющая на психическое здоровье агентов: кому приятно сознавать, что в тебе живет призрак, только и поджидающий твоей смерти, чтобы взять власть над телом?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});