В ее лице столько игры, что невольно залюбуешься ею. Забываешь войну, кошмары позиционной страды, раны… Столько детской свежести в этом личике, что не хочется отрывать от него глаз.
Она улыбается, и смеется, и жмурится, и сердится, и опять радуется чему-то, в чем для нее сейчас заключается счастье и радость бытия.
— Ведь теперь весна… и ты со мною! Отпросись на несколько часов, поедем вместе!
Иду просить разрешения — ведь это будет мой первый выход. Навстречу Ольга…
— Кто это? Ваша жена? Какая хорошенькая! Почему она приехала? О чем вас просила? Разве так трудно выбрать себе шляпу?
— Это только предлог. Ей просто хочется прокатиться со мной по городу. Ведь скоро год, как она скучает одна!
Разрешение получено. Мы садимся в вагон и катим в Петроград.
Быть может, это иллюзия, но мне кажется, что все с участием глядят на нас. Никто без улыбки не смотрит на оживленное личико моей спутницы. Правда, здесь уже ее все знают, она каждый вечер ездит навещать меня в лазарете.
— Вам уже свободно можно выезжать. После нескольких усиленных массажей вы можете являться в лазарет только через день, пока не удастся хорошенько разогнуть руку. Императрица поместит вас с женою в колоннаде Большого Дворца. А потом вас отправят в Евпаторию на грязи.
Номер, который нам отвели в самом конце колоннады, был тот самый, в котором в счастливые мирные дни мы останавливались, когда дивизион ходил в Царское на Высочайшие смотры. Тогда, накануне парада и торжественного обеда, мы отдыхали здесь. Молодежь балаганила, запирали друг друга в огромный платяной шкаф и выкидывали разные штуки…
Теперь в комнатах помещались жены и матери опасно раненных. Мы занимали две смежных комнаты с широкой двуспальной кроватью, софой и прелестной мебелью. Напротив в одной комнате жила жена капитана Гаскевича, в другой — милая парочка молодоженов: поручик Новороссийского драгунского полка Лепеха и его юная супруга, оба жизнерадостные и по уши влюбленные друг в друга. Все мы очень сдружились между собой. Утром, едва мы успевали протереть глаза, как уже раздавался легкий стук и в соседней комнате появлялись лакеи с огромным серебряным подносом, на котором едва помещались чашечки китайского фарфора, кофе, сливки, сахар, сухарики и булки всех сортов, сыр и масло.
— Обед в 12, ужин в 5, а вечером чай в 8 часов, — предупреждал старший лакей, — без опозданий. Но для вас мы всегда оставляем, как бы поздно ни вернулись! Для вас всегда все готово!
И действительно, даже когда нам случалось вернуться ночью, раздавался обычный стук, и на низеньком круглом столе нашего будуара появлялся роскошный поднос с его вкусным содержимым. Совсем как в сказке: «Столик, накройся!».
— Зачем?… Зачем вы так о нас беспокоитесь?
— Для вас всегда найдется, — твердил, улыбаясь, лакей. Однажды днем, во внеурочное время, раздался стук в дверь. Я
вышел в другую комнату и обмер от удивления: передо мною стоял наш бессменный фуражир, которого я всегда встречал первым, подъезжая к батарее, и всегда оставлял последним, отъезжая.
— Вачейшвили!.. Какими судьбами?
Да, это был сам Вачейшвили, выдержанный и спокойный, такой, как бывал всегда — и на полях сражений, и в разъездах, и везде. В руках он держал огромный портфель со всей батарейной канцелярией.
— Извольте подписать. Вот сдаточные ведомости, батарею принимает капитан Кузнецов. Прудкий — он уже классный чиновник — просит передать, что «Инвалидный капитал» пришлось расписать по другим рубрикам, командир дивизиона все доискивается, откуда у нас такие деньги. Раненых ведь теперь совсем нет. Снарядов мало, стоим все время на пассивном участке. Вас все вспоминают. Не то было время! Тогда мы работали один за всех.
— Спасибо, родные! И я вас не забываю. Я заказал 525 маленьких фотографий в кавказской форме и с Георгием. Передай каждому на память.
— Все думали, что вы помрете. Больно уж вы себя не жалели.
— А офицеры?
— Все шлют привет. Теперь ведь и Кулакова произвели в поручики. Дзаболова представили в офицеры.
— А поручик Коркашвили?
— Уже произведен в штабс-капитаны.
— Не написал мне?
— Никак нет. Только вот господа офицеры послали вам телеграмму с получением Георгия. А орден командир дивизиона заслал в Киев, когда вы его еще получите!
Я получил его только перед самым отъездом на позицию.
Коркашвили не писал мне по понятными причинам. Когда меня унесли из боя, никто не верил в мое выздоровление. Через несколько дней, уже в лазарете, Алечка принесла мне его письмо.
— Смотри, что мне написал Петька! Да он с ума сошел!
Я давно уже видел все, что происходило в его душе. Перед выходом в поход Аля была с ним сердечнее обыкновенного.
— Милый Петя, — говорила она ему, — вы знаете нашего командира. Себя он не жалеет, он грудью стоит за своих… В нем ваше счастье, и честь, и слава вашей батареи. Ради всего святого, ради вас самих, ради меня… берегите его, не дайте ему стать жертвой своей удали.
С тех пор во всех боях я замечал, что в его душе происходила борьба. Если командир будет убит, быть может, в первом порыве отчаяния она бросится к нему в объятия… И вот всякий раз, когда мне предстоял выбор между бесславным бездействием и безумной опасностью, он являлся ко мне.
Это живо напоминало мне шотландскую балладу:
Скакать, вперед — и смерть, и ад.
Вернуться — преступленье. —
Чтоб сделал ты, мой сквайр, когда б
Стал графом на мгновенье?
Я уже заранее знал его ответ, тождественный с ответом оруженосца. Но, когда начиналось сражение и снаряды засыпали мой наблюдательный пункт, неожиданно появлялся Коркашвили и умолял меня уступить ему свой пост. Но Бог меня хранил, подо мной убивали коней, засыпали меня осколками, но я оставался цел… до последнего случая, когда с 300 шагов расстояния я получил пулевые раны… Теперь, казалось, для него наступил желанный час. Письмо его было написано в огненных выражениях.
Наконец-то судьба посылает ему награду за тысячу страданий, которые он выносил молча! Одно слово, и он прилетит к ней!
Я часто вижу его во сне и всегда в одном и том же виде. Милый Петя, сколько раз я думал о тебе, вспоминал тебя, сколько раз видел тебя во сне. Я спешу обнять его… и просыпаюсь.
Но все-таки это письмо поразило меня, как неожиданный удар кинжала…
Дни быстро сменялись днями. С фронта стали приходить более утешительные известия. Неслыханное отступление русской армии закончилось. У власти стало деловое, патриотически настроенное министерство. Наши заводы и фабрики стали вырабатывать колоссальное количество снарядов. Кружным путем, через Владивосток, через Романовск на Белом море стали прибывать огромные запасы вооружения… Во главе армии стал сам Государь… Еще одна великая держава — Италия — присоединилась к Атланте — все, казалось, сулило желанный успех.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});