— Он всегда был таким, — с чувством отвечала Государыня. — Вы были с ним в последних боях? Он писал мне об этом… Но какая это ужасная война! Сколько свежих, молодых гибнет с обеих сторон, возвращается искалеченными к своим женам и матерям! Ведь я вижу это каждый день, они проходят через мои руки.
— Что делать, Ваше Величество! Такова наша доля… Но пусть погибнем все мы до последнего, останутся жены и дети. Ведь дело идет не только о чести России — о самом ее существовании!
Что же иное мог ответить своей Государыне верный русский солдат?
В течение нескольких минут разговор вертелся около ужасов войны. «Когда же она кончится?» — повторяла все время Императрица. Я доложил ей, что вместе со мной вышли в поход все шестеро моих братьев, но пока что все мы живы. Лишь один имел несчастье попасть в плен под Сольдау.
— Как с ним обращались в плену? — с живостью спросила Императрица.
— Он писал, что сперва было плохо. Но, когда их перевели во Фрейбург, в Гессене обращение стало несравненно лучше. Видимо, там вас еще не забыли, Ваше Величество!
Этим закончилась аудиенция.
О многом думал я, возвращаясь в лазарет.
Я не раз слыхал о подобных разговорах с Государыней. Быть может, мне следовало бы принять иной тон. Но я всегда говорил то, что у меня на сердце, и поэтому сперва говорил, а потом уже думал.
В Большом Царскосельском госпитале при обходе раненых Государыня выразила свое глубокое соболезнование молоденькому офицеру одного из сибирских стрелковых полков, потерявшему ногу.
— Не беда, Ваше Величество, — возразил тот, — приделаю деревяшку и пойду гнать немцев до Берлина!
— Зачем так далеко? — отвечала Императрица.
Другого она спросила, где и когда он был ранен и с кем ему пришлось иметь дело.
— Против нас были гессенцы — отвечал раненый.
— Чем же кончилось сражение? — спросила Государыня.
— Гессенцы бежали.
— Не может быть! — возразила Государыня. Краска бросилась ей в лицо. — Гессенцы никогда не бегали от врагов!
К нам привезли солдата с отрезанными ушами, как живую улику варварского отношения со стороны немцев.
— Как это случилось? — спросила Государыня, осмотрев раненого.
— Так что был я контужен и лежал в бесчувствии. А когда подошли наши, отбили немцев и унесли меня с собой.
— Но как же ты говоришь, что немцы тебя изувечили. Ведь ты же был в обмороке?
— Так, Матушка Царица, как яны взялись за мои ухи, я тут же и очухался!
Факт был налицо, далее сомневаться было уже невозможно. Все мы слышали про унтер-офицерскую вдову, которая сама себя высекла, но даже Гоголь не решился утверждать, что заседатель сам себе откусил оба уха!..
Мне кажется, нетрудно было понять Императрицу. Ведь она родилась в своем родном Гессене, лучшие годы провела среди своих, кто может упрекнуть ее за то, что ее сердце разрывалось в тяжелом положении между близкими ее мужа и родными по крови. Ведь все ее братья сражались против нас… Корни ее души, конечно, остались в родной земле… Это было глубочайшей трагедией ее жизни. Будучи любящей женой своего Ники — к черту всех, кто порочит ее честь! — беспредельно привязанная к своему детищу, самоотверженная мать, она отдавала все свое «я» на служение раненым, с неподражаемым искусством заботясь о каждом из них. Кто может обвинить ее за то, что она не могла и не хотела разделить общего негодования, охватившего нас при виде возмутительных актов со стороны людей, для которых мы были вековыми друзьями и которых считали образцом корректности, честности и культурности?
Но разве этих слов ждал каждый из нас от Русской Царицы?
… В эти дни положение на фронте стало трагическим. Когда меня принесли в лазарет, первое, что я сделал, — это было сообщиться с телефоном Великого Князя Сергея Михайловича… Подошел Драке, личный адъютант.
— Сообщите Его Императорскому Высочеству, — спросил я, — что после двух блестящих боев на высотах Яворника и под Ясиновцем наш дивизион остался без снарядов. Умоляю сделать все, чтоб ускорить их получение.
Я не знал тогда, что это было общее явление… В пехоте стали отпускать по пять выстрелов на винтовку, в артиллерии — по пять снарядов в день!..
— Прощайте, господин полковник, не поминайте лихом! — Молоденький Шах-Багов, тот самый, который одолжил мне свою шашку, со слезами на глазах жмет мою руку. — Еду на фронт и, если не вернусь с Георгием, то меня принесут на носилках…
…Милая Ольга уже три дня не приходит на перевязки… Сегодня она явилась, наконец, но ее щечки потеряли обычный румянец, а глаза покраснели от слез — чудные девичьи годы, милое чистое сердце…
Все стихло в лазарете, крокет заброшен, на нем показывается зеленая травка. Даже неугомонный Мелик Адамов не балаганит. Проходит неделя, другая. Появляются новые раненые… Вдруг по коридору летит Мелик Адамов, вприпрыжку, на одной ноге… Господин полковник, телеграмма… «Необходима спешная операция, прошу вернуться в госпиталь. Шах-Багов». Вот шарлатан, наверное, придумал себе аппендицит. Бегу к телефону!..
Но бедняга был ранен на самом деле. Тотчас по возвращении на фронт он пошел в атаку и теперь вернулся с раздробленной ступней, бледный, на носилках. Ольга и Татьяна тотчас водворили его на прежнее место в Эриванской палате. Его немедленно оперировали, загипсовали ногу, а т. к. требовалось полное спокойствие, он остался надолго прикованным к постели.
К Ольге вернулось ее прежнее настроение, ее милые глазки заблистали вновь, щечки покрылись прежним румянцем. В крокет уже не играли, но на другой же день принесли и поставили подле больного огромный зеленый стол, где шарики из слоновой кости катались миниатюрными молоточками сквозь расставленные по столу металлические дужки.
Какое наслаждение вздохнуть полной грудью! Мне кажется, оно не сравнимо ни с чем. Раньше я не замечал этого, но вот теперь, когда каждый глубокий вздох причиняет мне нестерпимую боль, я сознаю это. Вот что задерживает мое выздоровление и подкашивает мои силы! Порой мне кажется, что я уже никогда не вздохну свободно.
Но нет! Боли начинают ослабевать, я уже встаю с постели чаще и чаще, даже временами выхожу на двор.
— К вам пришли! Ваша жена дожидается вас в саду.
Вход посетителей разрешается после обеда, от двух часов. Сейчас не время визитов. Наверное, что-нибудь важное! Я накидываю халат и выхожу на крыльцо.
— Зайка, попросись проехаться со мной в город! Я перебывала во всех магазинах и не могла найти себе подходящей шляпки! А у тебя хороший вкус, ты сейчас же найдешь мне что-нибудь подходящее.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});