Читать интересную книгу Рыцарь Шато д’Ор - Леонид Влодавец

— А ведь кто рассказал-то? Хе-хе-хе! — Корнуайе затряс бородой. — Сам подсыльщик, которого взяли с грамотой!

— Не говорил я! — вдруг сказал мужик, висевший на блоке. — Врет он все, брат Птица!

— Осел! — ахнул «глухонемой». — Продал, орясина мужицкая!

Заржали все, кроме мужика и юродивого. Даже забитый в колодки Ганс Риттер, лежавший на скамье для порки с окровавленным и исполосованным задом, по которому ползали жирные мухи, и тот, кривясь от боли, хихикнул.

— Чудо! Чудо, Господи! — дурашливо возопил Корнуайе. — Немой заговорил, а глухой услышал.

— Не богохульствуйте, сударь! — пожурила его Клеменция. — Не поминайте всуе имя Божие!

— Какое там всуе! — прокряхтел Корнуайе. — Все немой да глухой, да из ума выстегнутый, а он вдруг заговорил… Ну как, брат Птица, может, еще что скажешь?

— Проклятье! — сказал Вилли. — Свяжись с мужичьем — вечно влипнешь.

— Как говорить будешь, добром? А то, может, угольев?

— Обойдусь как-нибудь…

— Добром, значит?! Ладно. Этих двоих вниз, колодец закрыть войлоком. Нечего им слушать, много узнают — скоро состарятся…

Палачи сняли со скамьи Ганса Риттера и, зацепив крюком за кандалы, опустили в «каменный ящик». Затем туда же был отправлен и Жано, снятый с веревки. На колодец положили толстую дубовую крышку, а поверх кинули войлочную кошму.

— Говори! — приказал Корнуайе.

— Плевать мне на вас, — вскричал Вилли. — Плевать! Убьете, так спасибо скажу…

— Ишь ты… — хмыкнул Корнуайе, испытующе глянув на шпиона. — Угольев ему!

ПЕРВАЯ НОЧЬ ЛЮБВИ АГНЕС ФОН МАЙЕНДОРФ

(продолжение)

Два сплетенных нагих тела, Франческо и Агнес, с азартом предавались своему занятию… Агнес, чувствовавшая себя куда лучше, чем вначале, уже успела привыкнуть и даже научиться радоваться тому, что было в нее введено. Эта чудесная штука, ритмично и нежно скользившая там, в таинственной глубине, уже почти не доставляла ей боли. Она уже не рвала, как вначале, а ласкала ее. Если сперва ей казалось, что ее с размаху насадили на кол, да еще принялись толочь им ее внутренности, то теперь она готова была оторвать эту штуку с корнем, лишь бы ее не вынимали. Да и вообще все стало прекрасным. Ей нравилось всем существом ощущать крепкое, сильное, мускулистое мужское тело, обвивать его ладонями, нежно сжимать и разжимать ляжки вокруг его бедер, тереться об него грудью и животом, опутывать своими волосами… Ее рот с набухшими от постоянных поцелуев губами, казалось, искал на лице, шее и плечах Франческо еще не поцелованное место. Извиваясь под ним, она стремилась подставить под его поцелуи свои уже стократно целованные и облизанные им груди, шею, плечи… Как жадно, ненасытно они целовались! Как похрустывали у них суставы от тесных и жарких объятий! А какое бесстыдство и веселье царило в их бурлящих душах — и вовсе трудно передать.

В темноте они почти не видели лиц друг друга; была глубокая ночь, лишь недавно пробили час замковые часы. Франческо искусственно тянул время, осаживая себя тогда, когда уже мог бы облегчиться… Кровать скрипела немилосердно. Она много повидала на своем веку любовных пар, но таких буйных встречала редко. Когда Агнес, упираясь пятками в кровать, толкалась и выгибалась дугой, стремясь глубже пропустить в себя сладко обжигающую упругую плоть, кровать скрежетала, словно бы ворчала на нее, как дряхлая старуха. Когда Франческо нежно и плавно, в замедленном темпе отводил член назад, проводя его гладкой головкой по слизистым, горячим недрам возлюбленной, кровать ныла протяжно и нудно… Пусть не пугается читатель, если в нескольких последующих строках он прочтет многократно повторенное всего одно слово «любовь». Слишком уж интимна и безумна эта сторона жизни, чтобы столь подробно ее описывать. И все же, если он привык следить за знаками препинания, имеет чувство ритма и некоторое воображение, он прекрасно представит все, о чем говорится в этом абзаце…

Лю-бовь… Любовь… Любовь… Любовь… Любовь… Любовь… Любовь… Любовь! Любовь! Любовь! Любовь!.. Любовь… Любовь… Любовь… Любовь… Любовь! Любовь! Любовь! Любовь! Любовь! Любовь! Лю-бовь… Любовь-любовь-любовь-любовь! Лю-бовь… Лю-бовь… Любовь… Любовь… Любовь… Любовь… Любовь-любовь-любовь-любовь-любовь-любовь-любовь-любовь-любовь-любовь! Любовь-любовь-любовь-любовь-любовь-любовь-любовь-любовь-любовь-любовь! Любовь! Любовь!! Любовь!!!

— А-а-а-ах! — выгибаясь дугой и царапая ногтями спину Франческо, простонала Агнес. Тело ее задрожало мелкой дрожью, словно по нему пропустили электрический ток, до открытия которого было еще не менее шести веков.

— У-у-у-ух! — утомленно выдохнул Франческо. Агнес, ослабев, разбросала руки и, словно в тумане, словно под наркозом, не ощущала ничего, кроме этого испепеляющего, бурнейшего и бешеного наслаждения… Первого настоящего женского наслаждения, испытанного ею… Агнес, правда, ощутила, что в тело ее излилась некая горячая, липкая жидкость. Она понимала, что это может сделать ее матерью, и она, самка физически и нравственно, с восторгом подумала о том, что станет матерью будущего наследника замка, нового графа де Шато-д’Ора…

— Альберт! — шепнула она умиротворенно. — Ты муж мой!

Франческо вспомнил, что в письме она собиралась называть его Альбертом, но уж никак не мог подумать, что после того, что они совершили, эта женщина назовет его так. «Господи, — подумал Франческо. — А ведь она наверняка не соображала, что я — это не Альберт! Батюшки! Так и есть, она думает, что к ней приходил он, ее жених…. В этом балахоне и при свете не разберешься, кто есть кто, а в темноте тем более. Не иначе кто-то подшутил над ней и надо мной, а заодно напакостил Альберту! И я, дурак, стал чьей-то игрушкой. Неужели это шуточки пажа? Нет, он слишком мал, чтобы так ловко гадить. Но ведь это он передал мне приглашение и балахон! А она явно ждала Альберта! Не могло ли так случиться, что парнишка перепутал? Конечно, не могло. Слава Богу, Теодор не кретинчик, а вполне здоровый мальчишка. Так неужели не соображал, что делает? Подкупили?! Да ведь ему башку снесут, если узнают, в чем он замешан! Альберт бы первый и снес, не говоря уже о Клеменции… Это даже такому сопляку понятно. И потом — ведь надо было сообщить об этом визите и Агнес. А она тут же пошла бы и справилась обо всем у Альберта… Что-то уж очень все это странно… Так или иначе, но пора отсюда сматываться. В нашем деле это самое главное».

Он нежно высвободился и привстал, а затем сполз с кровати и ощупью начал искать одежду. Агнес лежала неподвижно, все еще переживая свой триумф. Франческо, путаясь в тряпках, лихорадочно одевался. «Самое главное, — твердил он про себя, — ничего из своего не забыть, и ничего чужого не унести… Господи! У меня же волосы лезут! Альберт желтоволосый, а я черный! У него волосы до плеч, а у меня едва закрывают уши. Неужели она этого не почувствовала? А волосы могут остаться на подушке, они черные, жесткие, их легко заметят!» Он даже похолодел при этой мысли. Бежать? Деньги есть, конь есть; Пери ведь уцелела, прошлой ночью он вовремя сменил ее на мерина, которого загрызла рысь… Но как выйти из замка? После вестей, что он привез, замок усиленно сторожат. Может, днем удастся уйти? Еще не известно, что ночью будет с замком. Монахи могут найти такой ход сюда, что даже сами обитатели его не знают… Нет, надо скорее к мессиру Ульриху, там как-то спокойнее! Франческо заторопился. Одевшись и поглядев еще раз на Агнес, он с удивлением обнаружил, что она спит… Сон принесли ей волнение и усталость.