Читать интересную книгу Все новые сказки - Нил Гейман

Рекс понимал, насколько престижно у нас публиковаться. Читателям было невдомек о наших внутренних разногласиях. Мы получали огромное количество хвалебных отзывов и рецензий — пожалуй, их было даже слишком много. А нашему примирению поспособствовала один из критиков, Джули Мистрелл, которая была нашей поклонницей с самого начала. Обычно она по полгода жила в Англии и устраивала в этом время вечеринки, куда приглашались лишь избранные, по так называемому «A-списку». В этот список вошли и мы.

Для вечеринки она сняла огромный неуютный гостиничный ресторан.

Мы с Дженни прибыли одними из первых, но Чик и Рекс уже были там, потягивали виски за стойкой бара. Увидев меня, Рекс встал, подошел и обнял меня так, будто ничего между нами не случилось, — со всей теплотой и искренностью, на которую был способен. Это было «большое приветствие», как называл его Джейк: нас крепко обнимали, нас нежно целовали, нас мистифицировали.

У меня хватило ума не спрашивать, в чем причина подобной перемены, но Дженни в приватном разговоре с Чиком выяснила, что моя бывшая жена Хелен в своем критическом разборе последних литературных новинок, который она делала для «Трибьюн», недостаточно восторженно отозвалась о «Потерянной серенаде времени» — написанной Рексом пародии на Пруста. Она не дала отрицательного отзыва — хотя я знал, что она сочла это произведение претенциозным и недостойным писателя такого уровня, как Рекс, — просто не похвалила его так, как Рексу этого хотелось. А Рекс ожидал от друзей только одного: они должны были возносить его до небес.

Теперь я понимал, почему Хелен нет среди приглашенных, и не спешил делать шаги навстречу. Чик, подойдя, выдал порцию своего фирменного бессловесного презрения, которое служило способом выказать дружбу и симпатию в условиях постоянно меняющихся взглядов Рекса.

Я не был в нем уверен.

Я вообще в тот момент чувствовал себя неуверенно, потому что Дженни как раз входила в тот период, который она называла «экспериментальной фазой», — это оживило и разнообразило нашу сексуальную жизнь и в конечном итоге разрушило наш брак. Она была на четырнадцать лет моложе меня. И ей стало казаться, что жизнь проходит мимо.

Должен признаться, поначалу все эти сексуальные игрища даже доставляли мне удовольствие и были по крайней мере забавны. Но если честно, особого сексуального возбуждения и удовольствия от прыжков по спальне с криками и плеткой в руке, особенно когда плетка, вместо того чтобы попасть по филейной части жены, попадает тебе по ноге, я так и не испытал. Видимо, я не создан для таких изысков. Хотя со временем я неплохо научился изображать этакого сурового сэра Чарльза — это немного похоже на имитацию оргазма.

С самого начала наших отношений у Дженни была одна сексуальная фантазия: она любила представлять, как я наблюдаю за тем, как кто-то из моих друзей ее трахает. В ее небольшой головке теснилось, похоже, больше тысячи различных сценариев этого действа, в моей не было ни одного. Я вообще думаю, что израсходовал весь запас фантазий и сценариев на работе. У меня не было фантазий, не было мечты. Больше всего я хотел в конце дня просто отдыхать — и особенно от всякого рода фантазий. Но я сделал все что мог — я терпеть не мог ее разочаровывать.

Однажды вечером я решил воплотить ее фантазию в жизнь.

На нашем пороге возник Рекс с бутылкой красного алжирского в одной руке и кепкой, с которой стекала вода, — в другой, пальто он держал в той же руке, что и кепку. Он сиял, громко кричал: «Привет! Привет!» — оглушительно хохотал и был очарователен. Он был неотразим. Заключив нас в объятия, он сообщил, что поживет у нас пару дней, потому что у него назначено несколько встреч в «Юниверсал фитчерс».

Я решил, что этот вечер станет праздником в честь нашей заново обретенной дружбы.

Дженни ошивалась возле него, флиртуя напропалую, буквально не отлипая.

Так мы обедали, а потом, пока я мыл руки, она шепотом поведала ему о своих желаниях.

Оказалось, Дженни хотела секса втроем, но воображала себя при этом слепой и покорной фригидной жертвой, которая отдается без ропота и желания, в ожидании, когда иссякнут силы у обоих самцов. Главным образом — у меня, потому что Рекс так ничего и не смог. Все это нравилось мне не больше, чем вам. Через три или четыре ночи, проведенных таким образом, я догадался, что основное удовольствие Рекс получал от сознания того, что Чик и не подозревает, на что он, Рекс, способен.

Разумеется, чтобы позлить и раздразнить Чика, Рекс рассказал ему о происшедшем. Он никогда не упускал шанс рассказать хорошую историю, особенно о самом себе. Наши несколько никому не нужных бесстрастных совместных ночей стали средством манипуляции Чиком — который вычеркнул нас из числа своих знакомых.

Естественно, мы с Дженни заходили все дальше в своих сексуальных играх. Рекс уже испробовал все это с Чиком в Париже. Вообще воплощать фантазии в жизнь писателю не стоит. За годы до этого момента Рекс сам мне об этом говорил: «Это засасывает — все равно как когда начинаешь судиться: остановиться уже невозможно. Это подчиняет тебя. Это как влюбленность — та же сентиментальность и мелодраматичность. Но сценарии одни и те же, все повторяется и становится рутиной. Ты никогда не можешь выйти за рамки жанра».

Он был прав.

Сексуальные игры еще скучнее, чем романы Агаты Кристи.

Так или иначе, Дженни, несмотря на инвестиции в специальные костюмы и приспособления, не испытывала удовлетворения от нашей сексуальной жизни. Все это похоже на комикс о похождениях супергероя: тут либо нужно остановиться и сойти с дистанции — либо совершать все новые подвиги, все более и более впечатляющие.

Наш круг общения расширялся — и это добивало меня едва ли не больше, чем бесконечные сексуальные игры. Я практически не оставался в одиночестве — вокруг постоянно были какие-то люди, толпы людей, какие-то долбаные коммуны… Все были на одно лицо, все одинаковые, я не мог различить их — они были мне глубоко неинтересны. Мы с Дженни начали отдаляться друг от друга.

Я отчаянно хотел увидеться с Рексом и Чиком и задать им вопрос: как, как, черт возьми, им удалось избежать этого отдаления и сохранить то, что называется близостью? Как они спасли свои отношения от неизбежной трещины, которая возникает в результате привычки, рутины, обыденности? Может, они просто этот момент перетерпели?

Иногда Дженни немного успокаивалась, но ненадолго, и у нее снова сносило крышу. Она была как наркоманка — ей требовалась все большая доза. У меня не было опыта зависимости от чего-либо — и я попытался отучать ее от ее привычек. Но это не работало: она начала таиться и прятаться.

Я ненавижу двусмысленность в реальной жизни. Писателю нужны определенность и рутина — двусмысленностей и недоговоренностей вполне хватает в работе.

Что тут скажешь?

Как когда-то я утратил ощущение настоящей близости с друзьями — так я утратил его и с Дженни.

В порыве откровенности, пытаясь спасти остатки наших отношений и восстановить былую близость, она поделилась со мной некоторыми своими новыми приключениями. На время меня это завело: я стал требовать все новых подробностей, даже провоцировал ее на новые похождения — чтобы потом она рассказала мне все в мельчайших деталях. Деталей становилось все больше, и они становились все более пугающими. Соблазнение несовершеннолетних девочек. Это то, что нравилось моим друзьям. Меня поразило, что, оказывается, огромное число женщин считает насилие над собой не только приемлемым, но и возбуждающим. Наружу вышло слишком много секретов. Дружбе пришел конец. А на горизонте снова возник Рекс.

Я съехал.

Взяв детей, по которым невероятно скучал, отправился в длительную поездку по США. Это сблизило нас с детьми — мы снова стали одним целым, к моему облегчению. Чувствуя себя снова самим собой, вернувшись, я снял небольшую квартиру в Фулхеме — Ноттинг Хилл тогда как раз превратился в фешенебельный пригород. Повидавшись с Дженни, я сделал вывод о том, что все действительно кончено. Мне не понравилось то, что она с собой сделала: она теперь была платиновой блондинкой, а у ее карих глаз было странное, ошеломленное выражение — точнее, у них не было никакого выражения, она как будто просто отражала все вокруг, подобно зеркалу. Она утратила присущее ей чувство юмора, заводила все новые связи и знакомства — все еще в поисках лучшей жизни. Когда я забирал последние из своих вещей, она предприняла нерешительную попытку исправить положение: вдруг сказала, что хочет завести ребенка и вообще вернуться в нашу прежнюю уютную жизнь. Но даже в тот момент, когда она мне это говорила, я точно знал, что наверху, на том, что раньше было нашим супружеским ложем и где я, подобно Прусту, часто что-то писал, дрыхнет какой-то тип. Вместо того чтобы стать колыбелью новой жизни и новых историй, это место стало могилой нашей любви.