Читать интересную книгу Полёт:Воспоминания. - Леонид Механиков

Азарт рыбалки пропал, мне уже ничего не хотелось, но я не мог ничего поделать: леса плотно притянула мои руки к туловищу, казалось, что вот-вот, и я буду перерезан ею пополам, и только плотная куртка спасала меня от смерти... Мне показалось, что прошла целая вечность, пока из воды показалась громадная рыбья голова. Мне стало даже не по себе: такой рыбины я сроду ещё не видал. Широко раскрытый рот, усаженный мелкими зубами, возмущённые и яростные круглые глаза, длинное белое туловище... Это была довольно солидная белуга, такая солидная, что когда мы откинули задний бортик нашего газика и положили её на пол, хвост рыбы доставал до земли...

На этом рыбалка наша закончилась. Девать столько рыбы нам было просто некуда: ведь не торговать же ею на улице. Нужно было успеть в этот же день её куда-нибудь спихнуть.

Мы повезли свою добычу в Южно-Сахалинск, прямо в ресторан, где нам отрубили и зажарили по ломтику (этого ломтика хватило, чтобы наесться до отвала), остальное у нас ресторан принял из расчёта 2 рубля 50 копеек за килограмм, что в условиях практически дармовых сахалинских цен на рыбу было очень даже недурственно. Как оказалось, - рыбина потянула на 68 килограмм за вычетом наших ломтиков, и мы полученную сумму так и оставили в том ресторане. Эту историю мы пытались рассказать на работе, но никто нам не поверил, да мы и не пытались в этом кого-нибудь убеждать, знали, что бесполезно и только жалели, что не взяли в том ресторане какую-нибудь бумажку, которая подтвердила бы наш подвиг. Главное - что мы знали, что это было на самом деле так.

Полёты, полёты, полёты...

Если на материке мы возмущались, что нам не дают летать, то на Сахалине с этим всё было в порядке.

Здесь была реальная работа по охране госграницы. Нарушители летали реально и довольно часто.

Авиации нашей было на весь Сахалин - одна авиационная дивизия ПВО в составе трёх полков по триста - четыреста километров друг от друга, боевое дежурство экипажи несли днём и ночью круглыми сутками, экипажей не хватало, требовались активные боевые штыки, потому летали мы при любой мало-мальски пригодной погоде, а погода на Сахалине капризная. К примеру, станет туман стеной в тридцати километрах от аэродрома и так может простоять весь день. Чуть подуй ветерок, - и туман натянет на полосу.

А ближайший запасной аэродром - почти на полном радиусе действий, до него дай бог, чтобы горючего хватило. В этих условиях метеослужбе не позавидуешь. От синоптиков требовалась не только чёткая, но даже ювелирная работа. Он должен был наверняка предсказать не только то, что облачность будет низкой, но даже высоту нижнего края облачности с точностью до ста метров: будет нижний край двести метров - будут полёты, будет сто метров - не будут полёты, что в условиях хлипкой информации от убогой сети метеостанций попахивало даже каким-то мистицизмом.

Синоптик на Сахалине был на вес золота, залогом успеха целого полка. Наш начальник метеослужбы был стар. Он выслужил давно уже все сроки службы в армии, он давно уже подлежал увольнению на заслуженный отдых, он всё время просился на гражданку, ему до чёртиков надоела эта проклятая нервотрёпка, но его не отпускали из армии. Его буквально носили на руках, ему чуть ли не кланялись в ножки, лелеяли и ухаживали за ним...

Но и работал же он! По каким-то только ему известным признакам - то ли вон тот распадок закурился, то ли вон тот утёс стал чётко виден, то ли ветер сменился на такой-то при такой-то температуре и влажности, - но он почти ни разу, насколько я помню, не ошибся: коли сказал летать - значит долетаем до конца смены, коли при отличной погоде сказал, что полётам надо давать отбой - значит надо полёты отбивать. Командир, скрепя сердце, проклиная всю в мире метеослужбу, даёт отбой и действительно, через час при ясном солнце вдруг натягивает такой туман, что вытянутой руки не видно. Всё замирает, движение прекращается, редкие, не успевшие спрятаться в помещение служивые, растопырив руки, шатаясь, плетутся мелкими шажками куда-нибудь поближе к строениям и, чтобы не заблудиться, зовут кого-нибудь откликнуться, кто есть ещё в мире этом живой. Им откликаются, но отклик тут же вязнет в этом проклятом тумане, словно в вате...

Я учил авиационную метеорологию в училище, всю жизнь был ежедневно связан с прогнозом погоды, определяющим мою сначала маленькую, потом уже и большую работу, но нигде я не видел такой чёткой работы метеослужбы, как на Дальнем Востоке, особенно - на Сахалине и Курильских островах. А ведь оклады у синоптиков при такой напряжённой и ответственной работе были невелики. Тут нужно было быть действительно энтузиастом, чтобы работать в таких диких условиях, быть одарённым и поехавшим на своей работе, чтобы вот так, почти за спасибо, тянуть такую ношу, такой груз ответственности. Однако и у таких одарённых и одухотворённых бывают проколы.

* * *

Шли ночные полёты в простых метеоусловиях. Я был в стартовом наряде помощником руководителя полётов, крутился на СКП (стартовый командный пункт). Полёты шли без каких-либо происшествий, до конца полётов оставалось ещё полтора часа. Погода была нормальная, сияла полная луна, огни на полосе светились, как говорится, в полном объёме. По радио доносились короткие доклады, им в ответ неслись краткие команды РП (руководителя полётов). На земле кипела обычная стартовая жизнь: ползали тягачи с самолётами, время от времени на посадочном курсе появлялись зелёные и красные огоньки крыльевых габаритов, расстояние между ними увеличивалось, затем между ними вспыхивала яркая посадочная фара, и лучи трёх посадочных прожекторов вдруг заливали полосу голубым, словно электросварка, светом, оттеняя каждый бугорок, каждую грудку снега, каждую травинку возле полосы, рельефно выделяя каждый шов между плитами на белой бетонке, разрисованной чёрными следами горелой резины, оставленными колёсами при касании полосы. Затем слышался свист компрессора. Огоньки влетали в луч прожекторов и вдруг превращались в стремительную, сверкающую, словно алмаз, машину со скошенными крыльями, плавно приближающуюся к полосе. Вот колёса всё ближе и ближе к бетону, вот они коснулись полосы, оставив в месте касания маленькое облачко голубого дымка, подчёркнутого ярким лучом прожектора, послышался визг резины, и вот самолёт уже несётся по полосе, опускает носовое колесо и начинает торможение. Всё, посадка произведена. Теперь прожектора гаснут, чтобы не ослепить лётчика при развороте с полосы на рулёжку, и только по радио приходит доклад: «Восемь - пять - пять, полоса свободна» - «Понял» отвечает РП. Теперь самолёт зарулит на стоянку, выключит двигатель, пилот отстегнёт привязную систему и парашют, разгерметизирует и откроет фонарь и вылезет из кабины на стремянку. А внизу его уже ждёт техник: «Ну, как, командир?», и механик ставит колодки под колёса, а к самолёту уже натужно ползёт топливозаправщик. Полёт закончен. Тихая ночь, даже какая-то сонная ночь. Я вышел на балкон СКП перекурить. Досадно - такая ночь, а я проторчал в наряде. Ничего не поделаешь: очередь пришла. Да и самолёт на регламентах. Ладно, успею ещё...

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});