Читать интересную книгу Крыло голубиное - Андрей Косёнкин

С пущей щедростью Узбек подтвердил те льготы, но при этом ущемил права великого князя и защитил перед ним митрополита. Михаил Ярославич ждал ответа от константинопольского патриарха Нифонта на свою грамоту, в которой просил церковным судом судить Петра и, коли суд найдет возможным, сместить его с высокого митрополичьего престола. К тому он прилагал основания.

Петр же пожаловался Узбеку на притеснения, какие якобы имеет он от великого князя. Да если бы и были те притеснения, как мог допустить себе митрополит всея Руси подать жалобу на великого князя не кому-нибудь, но магумеданину и ордынскому притеснителю!

Господи! Доколь мелки бывают и высокие слуги Твои, держащиеся за свой стол!

Менгу-Тимурова грамота, определив монастырские льготы, никоим образом не вмешивалась ни в отношения Церкви с русскими великими князьями, ни собственно в дела самой Церкви. Узбеку лестно было вмешаться в дела иного Бога, кроме того, митрополичья просьба давала ему право и впредь вникать в возможные тяжбы как между православными священнослужителями, так и между ветвями духовной и княжеской власти. Хотя православие было скучно Узбеку. В будущем, пусть неблизком, он мечтал видеть Русь, да и весь подлунный мир магумеданским.

А в Твери уже дожидалось князя послание патриарха Православной Церкви константинопольского старца Нифонта. Нифонт своей патриаршей властью поручал великому князю силой отправить недостойного митрополита в Константинополь. Не знал еще о том Михаил Ярославич, а когда сведал, уж не дотянулся до Петра, укрывшегося в Москве. Да после и не до того ему было.

А еще во всякую встречу с ханом Михаил Ярославич просил Узбека рассудить его с Юрием. На ту просьбу он имел право, так как и тверской, и московский князья считались слугами ордынского царя. Не о многом просил он — ишь о ханском суде. Узбеку, судя по тому, как слушал он Михаила, Юрий показался любопытен. Он непременно обещал его вскоре вызвать, но отчего-то не звал. И Михаил Ярославич знал отчего: не нужен был хану суд, на котором великий князь непременно доказал бы вину племянника. После того как тот сел на Новгороде, слишком уж она стала очевидна.

Так и тянулся без проку безнадежный татарский волок.

А Орда под властной рукой молодого хана все крепла, и ясно становилось Михаилу, что теперь цель Руси уж не в том состоит, чтобы скинуть татар, как хотел он того, но лишь в том, чтоб не дать Орде утвердиться на Руси на вечные времена. Благо еще, что Узбек, хорезмский царевич, более глядел не в сторону Руси, а на юг и восток. Но долго ли перевести взгляд с востока на запад? А там Русь. А на Руси раздоры: да свары, зависть да злоба к самим себе. Приходи да бери ее, бей, режь, жги, грабь да силуй. Кто поднимется, кто защитит кресты православные?

Страшно Михаилу за Русь пред новой Узбековой силой. И тяжко, так тяжко, что, случалось, на молитве или бессонной ночью чувствовал вдруг, как мокнут глаза, — то, будто в детстве от нетерпимой обиды, прихлыновали к ним вдруг жаркие бессильные слезы.

«Пошто вы, русские люди, не любите так себя?..»

Наконец на новый, шестнадцатый год — а год исчислялся тогда с сентября, — еще раз позвали великого князя к хану.

То был не обычный ханский прием, на каких присутствовало и до сотни разных людей. На совете-диване собрались лишь самые близкие и доверенные Узбеку лица — Кутлук-Тимур и самые видные эмиры, первая жена хана, хорезмская красавица Балаянь, Узбековы сестры. Сначала долго говорили, не трогая сути. К сути же подошли, как всегда бывает, внезапно и покончили с ней в один миг. Все уж было подготовлено и решено. Узбек позвал Михаила лишь объявить ему свою волю.

Узбек глядел на русского князя будто с сочувствием. Как ни затворено ханское сердце, нравился ему этот русский. И статью своей, и взглядом, в котором не чувствовалось привычного хану раболепства и страха, и тем, что не юлил, как другие, и тем даже, что пытался ограждать свою Русь, и умом, который так редок в людях. Однако знал Узбек: в том, что нравится ему великий князь, для самого князя ничего хорошего нет. Если помощники нужны поподлей, побессовестней да помельче, то что уж говорить о врагах?

Легко держать в подчинении лишь тот народ, который лишен достоинства. Но можно ли позволить такому народу иметь достойных князей? «Конечно, нет, — разумно полагал хан, ласково глядя, словно прощаясь, на великого князя. — Иначе, глядя на достойных князей, и сам народ взбодрится, почует достоинство, а таким народом нельзя уже управлять одной силой».

Пока Михаил был в Орде, многие склоняли Узбека к тому, чтобы избавиться от него. Кутлук-Тимур и прямо настаивал убить Тверского сейчас же. Мол, первый то враг для Орды среди русских. Но хан не спешил. Больно уж чист и ни в чем не замаран оказался тверской князь перед Русью, как белый голубь на синем небе. Такие-то после смерти, бывает, оказываются пострашнее, чем при жизни. Прежде чем убивать, надо его пометить кровью, как дегтем, да густо, чтобы уж не голубем взмыл, а вороном. И есть к тому у хана надежное средство. А еще было б лучше, если бы не татары, но сами русские его и убили. Это при их злобе и зависти устроить не тяжело.

Жизнь человека, даже если он хан, коротка. И прожить ее нужно мудро и бережно. Как девы хранят всякий раз белые одежды от неизбежной крови, так государи должны оберегать будущую по себе память от неизбежной хулы. Чтобы потом, когда призовет к себе божественный Мухаммед, вечное время наслаждаться в его цветущих садах и слушать, как люди на земле славят твои добродетели. Гийас ад-дин Мухаммад Узбек никого не убивает безвинно. Он лишь наказывает.

— Я дам тебе войско, князь. Накажи тех неверных людей — новгородцев.

Будто одаривал, Узбек сиял лучезарной улыбкой.

Слова толмача были внезапны.

— Я не прошу у тебя войска, великий хан.

Выслушав ответ толмача, хан не перестал улыбаться.

Между прочим, Узбек знал, что тверской князь понимает и говорит на куманском наречии, но обращался к нему через гласника. Так ему было удобнее.

— Разве князь отказывается от дружеской помощи милостивого Узбека? — Узбек все так же лучезарно улыбался, покуда улыбкой давая понять, что от дружеской ханской помощи не отказываются.

— Я просил у хана суда с Юрием, а не войска на Новгород, — ответил Михаил Ярославич.

Хан не перестал улыбаться, но теперь улыбка его неуловимо изменилась, стала холодна и хрупка, как стекло.

— Будет суд, — пообещал Узбек. — Я послал за тем Юрием. Сначала надобно выслушать и его. Так берешь мое войско, князь?

Хан больше не улыбался.

— Великий хан, мне новгородцы обиду сделали, я их и наказать должен.

Хлопнув в ладони, что означало решение дела, Узбек внезапно весело рассмеялся:

— Верю тебе, князь! Я посылаю войско на тех неверных новгородцев. Ты его поведешь…

За Покровом татарское войско во главе с воеводой Тойтемером, ведомое великим князем тверским, вступило в Русь.

Вот уж истинно — злее зла честь татарская…

6

Десятого февраля одна тысяча триста шестнадцатого года подле Торжка, на Тверце, сошлись для битвы войска Михаила Ярославича, в которых собраны были суздальская, владимирская, тверская и татарская рати, и новгородцы. Новгородцами предводительствовали Федор Ржевский и князь Афанасий! Данилович. Юрий еще летом отбыл в Сарай, трепеща Узбекова вызова. Разминулись они с Михаилом Ярославичем лишь потому, что Юрий предусмотрительно избрал не обычный, кратчайший путь в Орду по Оке и Волге, а вертлявый и дальний — по Каме. Когда дело касалось жизни, московский князь был расчетлив.

День поднимался мглистый. Долго не могло развиднеться, а когда развиднелось, въяве увидели новгородцы тьму Михайлова войска и содрогнулись, так было оно велико.

— Братья! Умрем за Святую Софию! — выкрикнул Афанасий.

— Умрем! — глухо пророкотало в ответ.

Теперь и без клятв новгородцы понимали, что обречены умереть, пощады им ныне от Михаила не будет.

Что ж, коли суждено умирать, так хоть исподнего не запачкать.

Переговоров не вели. Не о чем было переговариваться.

Уговорено было, что Тойтемер первым наскоком ударит по новгородцам конными лучниками, а как откатят их волны, вперед пойдут тверичи, за ними и остальные. Отчего-то Михаил Ярославич все не давал знака к бою. Татары злились, понужая и сдерживая коней. А Михаил заране чувствовал какую-то неуместную сердечную маету и медлил. Коли бы не было с ним татар, как бы было ему ныне легко, думал, досадуя, он. Легко ли?

Наконец на высоком древке взвился условленный багряный княжеский стяг.

Завизжали татары, как санные полозья на повороте, поднялось над заснеженной поймой белое облако, тронулись конные ряды лучников один за одним, догоняя друг друга у невидимой черты, где скидывали они с тетивы стрелы. Новгородцы ждали того — подняли над головами щиты. Немногие татарские стрелы пробили брешь и достигли цели. Крик татар еще не исчез безвозвратно в воздухе, еще не осела снежная пыль из-под копыт их коней, как пошли на новгородцев, обнажив короткие мечи и сулицы, сподручные для пешего боя, тверские полки. Твердо, плечо к плечу, двинулись им навстречу и новгородские «плотники».