— Нет. На это я не пойду.
Я пропустила его слова мимо ушей, продолжая излагать свои соображения самым примирительным тоном. Разве я не могла себе этого позволить?
— Я, разумеется, откажусь от всех прав королевы Франции. А до тех пор, пока мы не решим это дело с Его святейшеством в Риме, я останусь здесь, в Антиохии, под защитой моего дяди.
— Вам нельзя соглашаться на это, государь! — Одо де Дейль с трудом обрел дар речи, а голос его едва не срывался на визг.
— Это невозможно, — зловеще произнес Галеран.
— Ну почему же? — Раймунд давно уже устроился в кресле, наблюдая за сценой, но теперь решил вмешаться; голос слегка подрагивал от волнения. — Мне представляется, что ваша неподражаемая супруга, Людовик, хорошо все обдумала и высказала. Если речь идет о нарушении закона, можете ли вы с нею спорить? Или страшитесь потерять ее владения? Согласен, Аквитания и Пуату — болезненная для Франции потеря, но если на другой чаше весов лежит бессмертие вашей души…
Я искоса взглянула на Раймунда, улыбнулась ему, но тут же отвернулась и пошла к дверям. Мне больше нечего было сказать, верно? Все дело я изложила превосходно.
— Я не соглашусь на это, — заявил мне вдогонку Людовик слабым голосом с плаксивыми нотками.
— Не думаю, господин мой, что вам есть из чего выбирать, — бросила я ему через плечо.
Вышла из зала, а Людовик остался стоять недвижимо, подобно одной из величественных пальм Антиохии; губы его были так сжаты, что почти и не разглядеть.
— Элеонора! Подождите!
Он, конечно же, догнал меня, когда я шла по открытой лоджии, залитой солнцем. Я не замедлила шага. Если ему так хочется продолжать препираться со мной, пусть подстраивается. Я больше не стану соизмерять свою походку с его шагами.
— Элеонора… — Он уже поравнялся со мной, потом, когда я не остановилась, забежал вперед. — Мне все это обидно. Я люблю вас. Как же мне согласиться на то, о чем вы просите?
Я увидела, как на глаза его набегают слезы, и отвела взгляд. Пусть он достанется Галерану и де Дейлю, я буду только рада. А я от него освобожусь.
— Я всегда вас любил.
— Любили?
Вот теперь я остановилась, губы искривились. Внутри у меня все похолодело от его слез. И этот слабый, глупый человек воображал, что может стать мне таким мужем, какого я действительно желала! Слишком много лет жизни я отдала ему, но теперь все! Схватив Людовика обеими руками за рясу, я встряхнула его, чтобы привести в разум.
— Может быть, вы меня и любите, если любовь состоит в сентиментальной чувствительности, которая побуждает вас заваливать меня подарками. Я понимаю любовь по-иному. Что это за любовь, если вы можете жить больше года, не испытывая ни малейшего желания даже прикоснуться ко мне? Я была рождена не для того, чтобы прожить всю жизнь целомудренной девственницей. Я молода, в крови моей бурлит жизнь. Я хочу, чтобы мужские руки пробуждали во мне страсть, чтобы сам мужчина возбуждался, желая меня. А не хочу я мимолетной возни, от которой плоть моя ничуть не загорается, словно ничего и не было. — Ужас от подобной откровенности исказил изможденное лицо Людовика, но я не собиралась умолкать: — Я не чувствую физического влечения к вам, Людовик. А после того, как вы со мною обошлись, у меня не осталось к вам иных чувств, кроме отвращения. Так жить я не желаю. Надо положить этому конец. — Я обошла его и быстрыми шагами двинулась дальше. — Что бы вы ни сказали, моего решения это не изменит, а потому и пробовать не стоит. А если вы поразмыслите здраво над моими доводами, то увидите, сколько пользы проистечет из всего этого и для вас.
— Но признание брака недействительным? — забормотал мне вслед Людовик. Увы, он так и не понял. Как я могла подумать, будто он что-нибудь уразумеет? — Как это недостойно, чтобы короля Франции ставили в такое положение. Это унизительно…
Я круто обернулась к нему.
— И это все, о чем вы способны думать? О своем унижении? Мое положение ничем не лучше.
— Я знаю, но…
— Нет, не знаете! Ничего вы не знаете! Нам нет необходимости объявлять всему свету, что вы не спите со мною, Людовик. Вот что было бы по-настоящему унизительно! — Во мне разгорался гнев, придавая силы моему намерению. — Нам нет нужды во всеуслышание говорить о своих разногласиях, на потеху трактирам и борделям, где всласть посплетничают и посмеются. Ведь дело-то легче легкого — просто юридическая проблема близкого родства. И не больше. Но и не меньше. Брак можно расторгнуть тихо, спокойно, опираясь исключительно на закон, и тем сохранить лицо — нам обоим.
— Элеонора, а нельзя ли нам…
— Нельзя! Ни в коем случае. Вам необходим наследник мужского пола, а я в сложившихся обстоятельствах вряд ли смогу родить вам такового. Я желаю вырваться на волю из той темницы, в которую вы заключили меня своими поступками.
Я, можно сказать, видела, как у него под черепом ворочаются мысли. Но, направляясь в свои покои, понимала, что он не отстанет от меня: будет уговаривать, льстить, делать что угодно, лишь бы я перестала заявлять на весь свет о своих требованиях.
— Полагаю, что над этим следует поразмыслить.
Как я и думала!
— Славно! Поразмыслите, Людовик, только не слишком долго.
— Мне, разумеется, потребуется согласие моих советников и баронов.
Каким он умеет быть скользким!
— А для чего вам спрашивать у них позволения? Вы разве не король? — У самых дверей своих покоев я обернулась и посмотрела на Людовика. — Разве вы не властны самостоятельно решать вопросы своей личной жизни? Вы же не отвечаете за свои поступки ни перед кем.
— Да, властью я располагаю. Но мне надо будет спросить совета у аббата Сюжера.
— Поступайте, как сочтете нужным, но брак наш окончен. И если вы не согласитесь прийти на помощь Раймунду, я отзову свои войска из-под вашего командования и стану действовать самостоятельно. Вам решать, Людовик.
Я отворила дверь.
— Элеонора…
— Что еще?
Возбуждение быстро спадало, я начинала ощущать удивительную усталость.
— Почему вы решились на это теперь, Элеонора? Когда прошло уже столько лет?
И правда, почему? Посмотрела на Людовика Капетинга, моего супруга, короля Франции. Четкого ответа на его вопрос у меня не было. А потом разглядела стоявшего передо мной человека, который придерживал меня за рукав и говорил с мольбой в голосе. Разглядела покрытые коркой пыли ноги в кожаных сандалиях. Грубую рясу с тяжелым крестом, который при ходьбе гулко хлопал по тощей груди. Покатые плечи и коротко остриженные волосы, донельзя изможденное многолетними постами и воздержанием лицо с залегшими под глазами глубокими тенями, напоминающими цветом густое красное вино. Кожа побледнела, как воск, словно под ней текла ледяная вода, а не кровь — как вообще может мужчина оставаться столь бесцветным после многих месяцев, проведенных в крестовом походе? Эти руки, которые все время сжимаются…