Читать интересную книгу Новочеркасск: Роман — дилогия - Геннадий Семенихин

Но, увидев, что тот обиженно опустил голову, подошла к нему вплотную, провела легонько ладонью по мягким волосам:

— Ладно, я пошутила. Перестань, не сердись, — И, дотронувшись теплыми пальчиками до его запястья, решительно призналась: — Ты хороший, Саша. Только не смотри, пожалуйста, бирюком. Мне будет очень тоскливо, когда ты уедешь. И я буду часто приходить к твоему отцу и спрашивать, присылаешь ли ты ему аккуратно письма и передаешь ли в них мне приветы.

— Зачем же об этом спрашивать, — буркнул Саша. — Можно подумать, ты не знаешь, что именно так и будет.

Надя ничего не ответила. Она вдруг стала тише и строже, недавнего всплеска веселости как не бывало.

В середине июля все документы на отъезд в Москву были готовы и к ним приложено письмо самого смотрителя учебных заведений Войска Донского, рекомендующего, учитывая недюжинные способности в области математики воспитанника Новочеркасской мужской гимназии купеческого сына Якушева Александра Сергеевича, в прилежности и добропорядочности которого нет никаких сомнений, еще до окончания гимназии допустить его к экзаменам на физико-математический факультет университета.

Дни замелькали, как бешеные. Отец еле успел починить ему на клетчатом дорожном саквояже испорченные замки да денег немного припасти на дорогу, продав кое-какие из своих последних вещей.

— Вот и все, Сашок. Можешь спокойно ехать в Москву и пробиваться в жизнь, — вздохнул он. — Нечего в Новочеркасске киснуть, если в тебя и твои способности верят те, кто лучше других об этом может судить.

— Отец, ты бы мог и на вокзале перед моим отъездом это сказать, — мягко улыбнулся Александр, но его родитель сурово поднял желтую руку с набрякшими венами.

— Обожди, сынок, не перечь. Там не место для родительского напутствия будет. Мы, Якушевы, не из тех, для кого у господа бога бесплатные бублики связками припасены. Мы грудью в жизнь врубались, что твой дед, что я. И пусть твоему деду слава великая за его подвиги выпала, а мне одно разорение да бесславие, обоим нам не повезло, Саша. Не добились мы счастья в жизни земной, а на небесную тебе, как и нам, особо рассчитывать неча. Стало быть, ты смолоду реноме себе завоевывай. Смолоду!

Александру стало нестерпимо грустно. Жалкий, догорающий в жизни старик с подрагивающими веками и землистым, провалившимся ртом сидел напротив него, и был этот старик его родным отцом. Больно царапнула по сердцу мысль: «Увижу ли его?» Две покойные жены Сергея Андреевича грустно смотрели с портретов на отца и сына. Как будто разгадав Сашины мысли, старик горько вздохнул, словно взвешивая, сказать или не сказать всю, до конца, правду. Но как конь норовисто встряхивает головой, прежде чем взять препятствие, так и старик вдруг овладел собой и в волнении с городского перешел на давно забытый станичный говор, к которому довольно редко прибегал в своей незадачливой жизни прогоревшего негоцианта.

— Ишо вот о чем хочу предупредить. Гутарить много можно красивого про будущее. Но ты помни, что оно само в руки не плывет, как в ледоход крыга, и с неба запросто не падает, потому как сумки дырявой у Иисуса Христа нету для того, чтобы в каждый курень счастье с неба сбрасывать. И мы, казаки, не шаркуны какие-нибудь. Наши предки всё как есть не речами сладкими, а саблями да пиками добывали, даже жен с туретчины самых красивых в седлах из походов прихватывали. Я это к чему тебе гутарю. Вот уедешь, и тоска лихая точить мое сердце ветхое станет. Да и тебе споначалу несладко будет разлуку с родителем переносить. В той разлуке я и крылья свои ощипанные сложу, видно. Как-никак от прожитых лет все тяжелее и тяжелее становится. Но не думай об этом, сынок мой любимый, последняя моя кровь на земле… — Сергей Андреевич поперхнулся и всхлипнул. Саша подбежал к отцу, хотел приподнять его совсем легкое тело, уложить в кровать, но старик не дался, решительно отвел руки сына.

— Ты это, того, — сказал он строго, — я ить еще в седле. И ты мне в седле помоги удержаться, а не из седла выталкивай наземь.

— Да что ты, папа, — воскликнул переполненный жалостью сын, — не хотел я тебя обидеть, в уме не держал этого… — Он встал перед ним на колени и неожиданно расплакался, понимая, что это первый такой откровенный порыв нежности, обращенной к отцу, порыв, в котором смешалось многое: щемящее чувство жалости перед расставанием, скорбная мысль о том, что, видимо, насовсем прощается он со своим престарелым родителем и нет уже никакой силы, способной продлить тому годы.

Сашины проводы были скромными. Неся в одной руке клетчатый саквояж, куда без особого труда вместилось все его имущество, свободной рукой он поддерживал медленно передвигавшегося отца. Сергей Андреевич шагал с высоко поднятой головой, напрягая все силы, чтобы иметь бравый вид. Палка с оленем на ручке цокала о тротуар. На Крещенском спуске их догнала Надежда Изучеева с белой картонной коробкой.

— Бери, Сашок. Это тебе на дорогу мама испекла пирог. А сама разболелась и прийти на вокзал не смогла.

— Это случается, — сипло согласился старый Якушев. — Мы на нее за такое не прогневаемся. Земной поклон от нас передай ей, Наденька.

Пока спускались, Александр, сдерживая улыбку, приглядывался к Наде. Она всегда была разной. Любое настроение, какое владело ею, отражалось на лице. Сейчас губы у Нади были печально поджаты, а в карих, чуть раскосых глазах угасал веселый огонек.

Вокзал встретил их разноголосым шумом. У касс толпились отъезжающие, те, которые еще нуждались в билетах. Шумная компания офицеров вышла из буфета. Багроволицые есаулы и сотники, провожая какого-то полковника, уже успели изрядно хлебнуть. А перрон был давно заполнен нарядно одетой публикой. В те времена к отходу поезда Ростов-Воронеж с вагонами прямого назначения, следующими в Москву и Санкт-Петербург, приходило много народу. Для многих церемония его прибытия и отправления превращалась в приятный праздник. На тех, кто выходил на перрон с чемоданами и саквояжами, смотрели как на необыкновенных счастливцев. Саша в их число не входил. Он привлекал внимание только двоих: Наденьки и отца. Когда звякнул колокол и дежурный по вокзалу хрипло прокричал о том, что пассажирский поезд Ростов-Воронеж прибывает на первый путь, девочка расширившимися от страха глазами взглянула на Сашу, а у отца дернулся на морщинистой старческой шее острый кадык.

Саша поднялся в вагон, занял место и возвратился к ним уже без саквояжа.

Последние минуты, как и всегда перед отправлением поезда, проходили в том уже ничего не значащем сбивчивом разговоре, когда пустые фразы отнюдь не отражают истинного состояния провожающих и отъезжающих, смятения чувств, тревоги их и тоски. У Сергея Андреевича мелко вздрагивал старательно выбритый в этот день подбородок, и он не знал, куда девать руки: то в карманы сюртука их засовывал, то поспешно вынимал, вспомнив о том, что это не весьма прилично. Александр смотрел на него и думал: «Плох отец. Совсем плох». Сашу не пугала сейчас ни дорога в далекую, неизведанную Москву, ни то, как он выдержит экзамены. Тоска, одна тоска по душному флигельку и замкнутому, редко проявлявшему свои истинные чувства отцу владела им. И он никогда бы не смог подумать, что в эти же самые минуты старик Якушев, не сводя с него глаз, думает совершенно иное, думает с гордостью: «Вот какой у меня сын! До окончания гимназии в Москву его позвали. Пособие из казны Войска Донского выделили. Нет, что бы там ни было, а не оскудеет род Якушевых. Не я, так потомки пойдут вперед и еще знаменитого своего деда достигнут в известности». Так они думали, каждый про себя, в томительные минуты перед долгой разлукой. Наденькины пальчики крепче, чем следовало, сжимали совсем недавно подаренный ей матерью веер. Звякнул три раза медный колокол, и простуженный голос дежурного выкрикнул:

— Поезд Ростов-Воронеж отходит от первого пути. Сын и отец расцеловались, а потом старик отвернулся, чтобы смахнуть непрошеную слезу. Надя подбежала к растерявшемуся Саше и, привстав на цыпочки, поцеловала его в губы.

— Вот видишь, Сашка! — воскликнула она. — Я тебя первая целую. Пиши, не забывай. Даже если великим ученым, вроде Архимеда, станешь, не забывай. И еще запомни… когда бы ты ни вернулся, я всегда тебя буду ждать. Всегда, всегда.

Часть вторая

Братья

Я прошу тебя, время, если сможешь, убавь хотя бы ненадолго скорость своего бега! Помоги мне получше увидеть и прошлое моего родного города, то, свидетелем которого был я сам, и то, о котором знаю из легенд и рассказов людей старшего поколения, видевшего Новочеркасск в дни поражений и в дни гордых побед, славой овеявших наши вольные донские степи. Я прошу тебя об этом, время, но глухо ты. Не уменьшая скорости, ты все мчишься и мчишься вперед, не обращая никакого внимания на задумавшегося седого человека, взор которого обращен в прошлое. Как бессильны мы перед тобою, время. Человек давно научился измерять скорость ветра и скорость движения облаков, скорость разбушевавшейся вулканической лавы и космического корабля. Для этого создано много умных, совершенных приборов. Но прибора, которым можно было бы измерить бег времени и повлиять на него, до сих пор нет. Вот и мчится оно, неся в пространстве свое невесомое тело, не замечая поборников старины, не желая слушать их всхлипы о безвозвратно ушедшем. Но разве можно врываться в будущее, позабыв о прошлом, не изучив достаточно глубоко гордых взлетов и горьких ошибок? Когда-то наивный мальчик с ямочками на щеках спросил своего отца, прослывшего мудрецом: