обязуется честно держать его.
АЛЬБЕРТ Д. РИЧАРДСОН.
Н.Дж. Уоттс, майор армии Конфедерации и член Комиссии по обмену военнопленными».
Такое письменное обязательство являлось обычной и окончательной формой, которая в пункте обмена предъявлялась уполномоченному Договором офицеру. Майор Уоттс сообщил нам, что ему не позволили передать нас через боевые позиции в Виксберге, только потому, что действия Гранта не способствовали связи с его армией под защитой белого флага. Он заверил нас, что, хотя он и вынужден отправить нас в Ричмонд — единственный имеющийся другой пункт обмена, нас не задержат там, и мы отбудем с первой же присланной за нами лодкой.
Затем, когда с формальностями было покончено, майор — очень любезный, добродушный и немного самодовольный невысокого роста офицер, попытался немного утешить нас.
— Джентльмены, — невероятно напыщенно сказал он, — вы сейчас далеко от дома, но не унывайте, я видел очень многих подобных вам, и я уже отпустил несколько тысяч. И я действительно, очень бы хотел и уверен в том, что через 10 дней я увижу в этой комнате командующего вашей армией генерал-майора Гранта.
Конечно, мы знали об этом! Конечно, мы имели представление о численности армии Гранта, и еще до того, как провести множество часов среди войск мятежников, мы видели юнионистов, которые подробно рассказали нам о силах Пембертона. И мы ответили пророку, что, мы совершенно не сомневаемся в том, что он увидит генерала Гранта, но только не в статусе военнопленного!
Колберн — которому повезло в тот момент быть сотрудником «The World», и который, добравшись до Ричмонда, был отправлен домой с первой же лодкой — вернулся в Виксберг в тот момент, когда он пал. Одним из первых, с кем он встретился после захвата города, был Уоттс. Он разыграл перед ним ту же сцену, но только уже в другой роли.
— Майор, — самым обычным тоном тонко заметил он, — вы далеко от дома, но не унывайте, я видел очень многих подобных вам людей. Я считаю, что здесь сегодня их около 30-ти тысяч. В том числе и генерал-лейтенант Пембертон — командующий вашей армией.
Мы пробыли в Виксберге двое суток. Наше шумное прибытие вызвало настоящий ажиотаж. Нас навестили некоторые журналисты мятежников, они предлагали нам одежду, деньги и любую другую помощь, которую они могли оказать. Офицеры и граждане Конфедерации очень интересовались Севером и тем, что думают люди об этой войне.
Некоторые сетовали на то, что арестованные офицеры северян, находясь в заключении, говорили им: «Мы, конечно, сейчас сражаемся на стороне Союза, но все мы против этой развязанной аболиционистами войны за расовое равенство», но стоило им вернуться домой, они становились еще радикальнее и кровожаднее.
Поскольку все разговоры шли только на политические темы, у нас была прекрасная возможность предотвратить любые кривотолки относительно нас самих. Абсолютно прямо и откровенно, мы говорили им, что мы выступаем за войну, освобождение и вооружение негров. Они просто кипели от возмущения, но сильных выражений не употребляли. Их волновали только два вопроса, и они неизменно в каждом разговоре задавали их нам:
«Что будет с нами после того, как вы захватите нас?», и — «Как вы поступите с неграми после того, как они станут свободными?
Они очень активно обсуждали наших командующих, и все, похоже, считали Роузкранса лучшим генералом Союза. Почти все использовали стереотипное мятежническое выражение:
— Вы никогда не сможете победить 7 000 000 человек на их собственной земле. Мы будем сражаться до последнего человека! Мы умрем в последнем окопе!
Мы напомнили им, что решимость, которую они выражали, отнюдь не была изначально свойственна им — имея в виду Бэнкрофта, как доказательство того, что даже индейские племена, воюя с ранними поселенцами Новой Англии, говорили тем же языком. Мы спросили у одного техасского полковника, которому особенно нравился „последний окоп“, что он, собственно, имеет в виду за этим выражением — неужели он в самом деле намеревался сражаться даже после того, как их армии будут разгромлены, а города захвачены.
— О, нет, конечно! — восклицал он. — Вы же не считаете меня безумцем, не так ли? Пока у нас есть армия, мы будем сражаться с вами. Если вы одержите победу, большинство из нас уедут в Южную Америку, Мексику или Европу.
В понедельник вечером генерал-майор Форни из Алабамы отправил офицера, чтобы тот проводил нас в его штаб-квартиру. Он принял нас очень холодно, и мы старались отвечать ему тем же. С некоторыми из его штабных офицеров, очень любезных молодых людей, получивших свое образование на Севере, у нас состоялась очень приятная беседа.
Джейкоб Томпсон из Миссисипи, Министр Внутренних Дел при Бьюкенене, а теперь полковник штаба генерал-лейтенанта Пембертона, тоже был там. Со свойственным старым политикам упрямством, он беседовал с нами два или три часа. Он утверждал, что некоторые из наших солдат жестоко обращались с его престарелой матерью. Он заявил, что в тюрьмах Севера в настоящее время содержится как минимум 3 000 мирных южан, которые никогда в руках не держали оружия и сидят за решеткой только за то, что они якобы нелояльны.
Многие офицеры мятежников рассказывали о том, что на Севере людей запросто хватают и сажают в тюрьму без всякого повода. Они очень серьезно заверяли нас, что с самого начала войны на Юге под арест не попал ни один гражданин — за исключением случаев, предусмотренных законом и в полном соответствии с четко определенными и открыто оглашенными обвинениями. После этого мы не раз удивлялись, когда выяснялось насколько наглой и беззастенчивой ложью были все их рассказы.
Во вторник вечером мы отправились в Джексон, штат Миссисипи, в составе отряда из сорока других пленных северян. В основном это были солдаты из Огайо — молодые годами, но как солдаты — ветераны — сыновья фермеров, с умными и серьезными лицами. Армия Пембертона находилась на марше. Наш поезд медленно шла мимо его лагерей, а вовремя получасовых остановок частенько оказывался полностью окруженным огромными толпами вражеских солдат.
Ребята из Огайо и их конвоиры находились в наилучших в такой ситуации отношениях — пили виски и играли в юкер. Они высовывались из вагонов и, вступая в длительные словесные перепалки с находящимися снаружи солдатами, кричали:
— Эй, вы! Слышите? — это янки идут! Не останавливайтесь, если не хотите, чтобы старый Грант схватил вас!
— Как дела на Севере? — отвечали конфедераты. — В Нью-Йорке хлопок — доллар и двадцать пять центов за фунт!
— А что на