что это не идеально, не значит, что это не реально.
Он пристально смотрит на меня.
Я пытаюсь улыбнуться, но улыбка немного дрожит.
— Не волнуйся, я не собираюсь сходить с ума или что-то в этом роде и начать преследовать тебя.
Он продолжает пялиться.
— Прости, я знаю, что не должна была ничего говорить. Просто, ну, ты спросил. И я не очень хороший лжец. Однажды Крисси попросила меня прикрыть её перед Марком, потому что они сидели на диете для пар, и она, видимо, умирала от голода, поэтому она улизнула, чтобы купить замороженный йогурт "Розовая ягода", и когда он спросил меня, где она, я сказала ему, что она учится играть на укулеле с помощью…
— Джемма.
— Да?
— Заткнись.
Я фыркаю.
— Не говорите мне заткнуться, мистер… Эй!
Мой протестующий вопль вырывается как раз в тот момент, когда Чейз хватает меня за плечи, прижимает к кровати и перекатывается так, что всё его тело оказывается поверх моего. Я пытаюсь оттолкнуть его, но он слишком тяжелый, чтобы сдвинуться даже на сантиметр.
— Слезь! — жалуюсь я, тщетно извиваясь. — Ты тяжёлый!
— Ты ненормальная.
— Прошу прощения?
— Ты. Ты ненормальная в этих отношениях. Не я.
— Нет!
— Джемма, количество бессмысленной ерунды, в которую ты убедила себя поверить всего за несколько дней, может установить мировой рекорд.
Грубиян!
— Ну, я так уверена, — говорю я чванливо, глядя на него снизу вверх.
Он щурит глаза.
— Ты убедила себя, что меня это не волнует так сильно, как тебя, что я не так заинтересован в этом, как ты, и что я не чувствую того же к тебе. И всё это уже и так достаточно плохо, но вдобавок ко всему, ты также убедила себя, что это почему-то нормально чувствовать себя так. Что это не совсем хреново для тебя — быть в отношениях, в которых ты единственная инвестируешь, где парню на тебя наплевать.
— Ну…
— Сейчас я говорю, — его голос не оставляет места для споров, и я захлопываю рот. — Я знаю, что ты никогда не делала этого раньше, я знаю, что ты думаешь, что у нас разные определения того, что происходит между нами, поэтому я изложу это для тебя, как дважды два. Моё определение.
О, боже.
Он наклоняется так близко, что его губы практически прижимаются к моим.
— Мы вместе. Ты моя. А это значит, что мне насрать. Мне всегда будет насрать. Мы будем ссориться, мы будем совершать ошибки, мы, вероятно, сведём друг друга с ума, потому что, как я уже говорил ранее, ты ненормальная.
Я открываю рот, чтобы возразить, но он продолжает говорить:
— Только не говори мне, что ты мне безразлична, потому что это чушь собачья. Не говори мне, что я не с тобой в этом, потому что это так. Я в деле, солнышко. И мне не всё равно, точнее гораздо больше, чем я когда-либо думал, — он опускает лоб и прижимается им к моему лбу, и его голос немного теряет свою резкость. — Эти отношения — это то, что сейчас происходит. Ты и я — мы партнёры. Равные партнёры, с равными чувствами и равными шансами получить травму. Ты меня поняла?
Я долго молчу, переваривая его слова. Он просто смотрит на меня, его глаза прожигают мои глаза, его тело вжимает меня в кровать и ждёт, что я что-нибудь скажу. Что-нибудь.
— Ты закончил? — наконец, спрашиваю я.
Один уголок его рта приподнимается в улыбке.
— Да.
— Теперь я могу кое-что сказать?
— Да.
Наклонив голову, я подношу свои губы к его губам и целую его со всей страстью, на которую только способна. И своими руками и губами я говорю ему в точности то, что я думаю о его определении нас.
* * *
Когда мы, наконец, отрываемся друг от друга, мы оба задыхаемся. Мы лежим на спине с одинаковыми улыбками на губах. Я перекатываюсь, кладу голову ему на грудь, прямо над сердцем, которое быстро становится моим любимым местом в мире, и слушаю успокаивающий стук, когда моё собственное сердцебиение возвращается в норму.
— Кто знал, когда мы встретились, что твоя семья будет так же испорчена, как и моя? — спрашиваю я через некоторое время тихим голосом.
Нежный поцелуй падает на мой висок.
— Твои, может, и облажались, но они и вполовину не так плохи, как Крофты.
— Я не знаю, включает ли ваша семейная сага незаконнорожденного ребёнка любви, который разрушит семью, если СМИ когда-нибудь пронюхают? — мой голос дразнящий. — Потому что моя является. И, говоря будучи этим самым незаконнорожденным ребёнком любви… это не так весело, как кажется.
Он открывает рот, будто хочет что-то сказать, но тут же снова закрывает его. Я вижу, как на его щеке дёргается мускул, а в глазах плывет нерешительность.
— Чейз?
Он поднимает глаза и встречается со мной взглядом, и острая боль в нём заставляет моё сердце замирать в груди.
— Да.
— Что?
— Ты спросила, есть ли у Крофтов внебрачный ребёнок любви, и это разрушит семью, если СМИ когда-нибудь узнают об этом, — его челюсть сжимается. — Да. У нас есть.
— Чейз… — шепчу я, мои мысли проносятся через возможности так быстро, что я едва успеваю за ними.
— Я, — его голос ровный, не выдающий ни одной эмоции, плавающей в его глазах. — Я — бастард.
Моё сердце болит, когда он выдавливает слова, которых почти достаточно, чтобы сломать его.
— Джеймсон мне не дядя. Он мой отец.
* * *
Теперь всё имеет смысл.
Почему Бретт так сильно на него негодует.
Почему Чейз ненавидит, когда его называют мистером Крофтом, ненавидит быть Крофтом.
Почему он исчез пять лет назад, когда узнал правду.
Почему Джеймсон оставил компанию племяннику, а не сыну.
— Итак… — мой голос нежный, нерешительный, как будто одно неверное слово может заставить его закрыться… и закрыть меня. — Твоя мать… она…
— Изменяла мужу с его братом, — Чейз кивает. — Я почти не помню эту женщину, но она кажется замечательным человеком. Честная. Верная. Именно такой и должна быть жена и мать.
Его слова так саркастичны, так язвительны, что мне хочется отпрянуть. Вместо этого я делаю наоборот, придвигаюсь ближе и прижимаю ладонь к его груди, прямо над сердцем. Я чувствую, как оно мчится под моей рукой, неоспоримое окно в ту боль, которую он чувствует, независимо от того, насколько спокойным он выглядит на поверхности.
— Прости, Чейз, — шепчу я. — Мне так жаль, дорогой.
Он молчит, и я не уверена, может ли он говорить прямо сейчас.
— Я знаю, каково это узнать, что твоя жизнь