– Нет.
Шурочка засмеялась, с удовольствием вдохнула в себя теплый летний воздух, пропитанный запахом свежей листвы, щеки ее слегка порозовели. Она ненавидела меня, и сейчас, рассказывая о своих кознях, испытывала настоящее удовольствие. Ей, наверное, уже давно хотелось ошеломить меня этими признаниями.
– Глупенькая... Мой план возник давно, еще весной, когда ты поделилась со мной своей детской тайной...
– Какой детской тайной?
– Любовью к Мельникову. Это было бы так забавно – Танеева связалась с сумасшедшим, бросила ради него благопристойного мужчину! Ты развесила уши, слушала мои советы, томилась, как каша в печке...
– Без поэтических метафор, пожалуйста.
– Ты ведь занималась с ним любовью, ты изменила Мите, да? – спросила она с жадным любопытством. – Все равно – ты преступница, ты гадко, мерзко поступила с обожающим тебя мужчиной, сама первой воткнула в него нож...
– О чем был ваш последний разговор с Мельниковым? – изо всех сил стараясь сохранить внешнюю невозмутимость, спросила я.
– О тебе. – Шурочка опять с наслаждением вздохнула. – Какая ты необыкновенная, не приспособленная к жизни, что тебе надо помочь. Я, как бы случайно, проговорилась, где можно найти твоего Митю. Разве Серж об этом не говорил твоему детективу?
– Кое-что говорил. Только Серж до сих пор ни о чем не догадывается, ты очень ловко все обставила. Ты и его обманула.
– Замечательно! Ко мне никто не сможет придраться, меня не смогут привлечь к суду! Ах, какая я все-таки молодец... «Митя твой соперник, он никогда не отпустит Таню, нужно что-то придумать!» Я прямо не говорила – «убей», я только подтолкнула его к этой мысли.
– Шурочка, за что ты меня так ненавидишь? – спросила я, не замечая, что давно уже плачу. Вид моих слез привел Шурочку в необыкновенный восторг.
– За то, что ты дешевка и выскочка, тебя надо было поставить на место. Теперь ты никогда, никогда больше не будешь счастлива. Ты себя съешь, не сможешь никого полюбить и больше не будешь вертеть задницей перед камерой. Ты теперь снова безобразная замухрышка, даже твои хваленые веснушки выцвели!
Слушать это было невыносимо. Сердце как будто перестало биться во мне, руки и ноги похолодели – я не могла и пальцем шевельнуть.
– Я тебя не боюсь, – продолжила она надменно. – Ты мне ничего не сможешь сделать. Ты говорила о наказании для меня? Но палача из тебя не получится – для того, чтобы свершить суд, нужна сильная воля, а у тебя ее нет. Ты сломана, сломлена. Я тебя победила!
– Шурочка, а ты не боишься, что сама сошла с ума? – прошептала я.
– Нет, уж я-то в этом разбираюсь, – с презрением сказала она. – Мои поступки кажутся со стороны немного странными, но... жизнь есть борьба. В человеческом мире, как и в животном, идет борьба за выживание – сильный грызет слабого, правда, это не всегда бывает заметно. Мне надо было уничтожить тебя, Танеева, иначе я просто погибла бы. Теперь я снова сильная и красивая, теперь я буду счастлива, а ты – жалкая, ничтожная замухрышка, все на своих местах. Если хочешь знать, я сделала все это для собственного самоутверждения. Пожалуй, мне надо всерьез заняться психологией – написать книгу, что ли, о способах повышения самооценки, о приемах, с помощью которых человек может вернуть себе потерянное счастье.
– Твою книгу никто не напечатает, – покачала я головой. – Настольное пособие доктора Йозефа Менгеле... Ставила бы ты лучше пломбы и не лезла, куда не надо.
– Напечатают, – холодно возразила Шурочка. – Я теперь все могу. Если человек уверен в себе, то у него все получится.
– А Витюшка?
– Что – Витюшка?
– Грехи родителей могут пасть на головы их детей. Наказание неизбежно, но вдруг расплачиваться придется невинному... Я бы из-за одного этого не стала делать подлостей.
– Какая чушь, Танеева, – громко возразила она. – Ее слабые придумали, для собственного утешения...
Слезы у меня уже высохли, и теперь я сидела почти спокойная. Убивать ее здесь, устраивать сцену гнева на потеху публике мне совершенно не хотелось. Но я точно знала, что тоже придумаю что-нибудь ужасное – раздавлю эту гадину... как-нибудь особо изощренно, чтобы она мучилась. Подстрою что-нибудь, взвалю на нее чужую вину! Мысли лихорадочно крутились у меня в голове.
Шурочка в это время встала, преспокойно осмотрела свой костюм – пятно от газировки высохло и было почти незаметно.
– Грехи... – усмехнулась она почти по-доброму, наклонившись ко мне. – Грехов не существует, потому что некому за них наказывать.
– Как – некому?
– Танеева, ты, как я вижу, совсем дурочка... Очнись, бога – нет!
И она пошла к метро, цокая каблучками и независимо поглядывая по сторонам – красивая, уверенная в себе женщина, перед которой открыт весь мир.
Я медленно, маленькими глотками допивала свою газировку. Рядом, на пустом столике, лежал дамский журнал, который забыла Шурочка. Ветер листал страницы, и передо мной мелькали счастливые, ухоженные лица, реклама нового шампуня и советы брошенным женам, но я ничего этого не видела и ничего не осознавала. Я думала только об одном – как отомстить Шурочке, как заставить ее страдать...
– Что с тобой?! – перепугался Алексей, встречая меня у подъезда. – Ты вся горишь... Ты где была?
– Очень жарко... – невнятно ответила я. – Хочу домой, хочу пить!
Это было странно – выпитая газировка не смогла затушить пожара, бушевавшего внутри меня, – наоборот, она вызывала еще большую жажду.
– Я провожу тебя.
Он довел меня до квартиры, помог открыть дверь, усадил на диван.
– Ты заболела? Простудилась, да? Или перегрелась на солнце... – он положил ладонь на мой пылающий лоб, зеленовато-карие глаза смотрели с тревогой и отчаянием.
– Мне плохо, мне ужасно плохо, – с раздражением ответила я.
– Вызвать «Скорую»?
– Не надо «Скорой», дай таблетку аспирина, – капризно возразила я, не слыша собственного голоса.
– Сейчас...
Я проснулась среди ночи, когда за окнами была кромешная тьма. В распахнутое окно дул свежий теплый ветер. Я чувствовала себя как-то странно – подозрительно хорошо, и на миг у меня даже возникло ощущение, что я – это не я, а какая-то другая девушка.
В кресле спал Алексей – я увидела его силуэт на фоне окна, всклокоченные волосы. Он тихонько, смешно сопел во сне, и этот звук вдруг вызвал во мне непонятное чувство – то ли радость, то ли безумное раздражение...
Я бесшумно соскользнула с кровати и вспрыгнула ему на колени.
– Ой, что это! – вздрогнул он спросонья, ничего не понимая, но я уже теребила его волосы, покусывала за ухо, играла с ним, как кошка с мышкой, – ласкала его, одновременно причиняя боль, впрочем, наверное, не такую уж сильную...