…и в прошлом году, когда на рудниках бунт приключился…
…и давно уже, в позабытом прошлом, когда фабрику подпалили…
…и мало ли в короткой, хотя не такой и короткой, Евдокииной жизни приключалось всякого, по-настоящему недоброго, а тут… подумаешь, дом пустой.
Старый.
Коридор… и ступает кто-то… рядом, близко… Евдокия идет, и он за нею. Дышит, и от дыхания его волосы на шее шевелятся, а кожу будто бы холодком обдает. Стоит остановиться, и этот, невидимый, тоже замирает. Обернешься, и нет никого.
— Я тебя не боюсь, — облизав пересохшие губы, сказала Евдокия.
Боится.
Сердце колотится, что сумасшедшее, и коленки трясутся, как у чернавки, которую в подпол послали. Она ж, Евдокия, женщина умная, ученая. И читает не только финансовые ведомости, что бы там Аленка ни говорила. Она знает, что есть волшба, а что — суеверия черные, и поддаваться собственному страху, рожденному исключительно необычностью места, не собирается.
Она дойдет до окна, которое видно в конце коридора, и вернется в свою комнату…
Тот, кто стоял за спиной, вздохнул.
И Евдокия обернулась, присев, выставив револьвер и туфельку…
Никого.
Ничего… и только в зеркалах отражается она, растрепанная, босоногая, нелепая до смешного. Нет, пожалуй, не будет она к окну ходить, а сразу к себе вернется. Вот прямо сейчас, а то вдруг встретит кого живого, от позора вовек не отмоется.
Как ни странно, от решения этого полегчало, и до комнаты своей Евдокия добралась без приключений. Шаги за спиной — не в счет. Пусть себе шагает, если ему, чем бы оно ни было, охота…
Дверь закрылась за Евдокией с громким хлопком, и звук этот заставил подскочить, обернуться…
…туфелька улетела в открытое окно. К счастью, выстрелить Евдокия не успела.
— Знаете, — сказал гость, весьма бодро скатившийся с кровати на пол, — у вас нервы не в порядке.
— А у вас, кажется, голова… — Револьвер Евдокия не убрала. — Что вы здесь делаете?
— Вас жду.
Лихослав встал на четвереньки.
Следовало признать, что в черной рубашке, в черных же брюках и черных мягких сапогах он смотрелся весьма импозантно. Образ не то лихого разбойника, не то героя-любовника довершал черный платок, повязанный по самые брови.
— Ну, допустим, вы меня дождались. — Евдокия скрестила руки на груди.
— Допустим…
— И дальше что?
Он встал, отряхнул руки и предложил:
— Хотите, я вам серенаду спою?
— Зачем?
— Для развития отношений.
— Каких отношений?
— Наших с вами… — Лихослав сунул руку за пазуху и вытащил несколько растрепанный букетик маргариток. — Вот. Держите.
Букетик Евдокия приняла. Во-первых, все происходившее отдавало легким безумием, и мятые маргаритки, от которых едва уловимо, но отчетливо пахло копчеными колбасками, в это безумие вписывались. А во-вторых, Евдокии прежде букетов не дарили.
— Спасибо.
— Пожалуйста… таки спеть?
— Может… не стоит?
— Зря, у меня голос хороший. И слух имеется.
Он ущипнул себя за ухо, в котором поблескивала серебряная дужка серьги.
— Вы… вы… — Евдокия нюхала маргаритки, наслаждаясь волшебным ароматом колбасы, который напоминал, что есть ей по-прежнему хочется, — вы с ума сошли!
— Похоже на то, — миролюбиво согласился Лихослав. — Но на голосе это не скажется, поверьте…
Верит.
И вдруг вспоминает, что стоит босая, растрепанная и в дурацкой полупрозрачной рубашке с кружавчиками… в одной руке маргаритки, во второй — револьвер…
— Отвернитесь! — Евдокия отступила к шкапу, стараясь держаться так, будто бы ей не впервой в собственной спальне полуночных ухажеров встречать.
Лихослав повернулся спиной…
…среди вещей, которые выдали конкурсанткам, а заодно и Евдокии, домашний халат наличествовал. Из стеганого шелка, прошитый квадратами, он завязывался на широкий скользкий пояс, и Евдокия дважды проверила узел на крепость.
По-хорошему, следовало бы выпровадить незваного гостя, быть может, пригрозить охраной, но… тогда Едвокия останется одна и в полуночной тишине начнет думать о зеркалах, коридорах и о том, кто бродит по ним…
Ну уж нет!
Понюхав маргаритки, Евдокия сказала:
— Все. В смысле если хотите, то поворачивайтесь обратно.
Лихослав хотел.
— А без халата вам было лучше, — заметил он, присаживаясь в кресло.
— И все-таки зачем вы здесь? — Евдокия заняла второе. Револьвер она сунула в карман, не потому, что опасалась ночного гостя, скорее уж по давней своей привычке. — Не так давно, помнится, вы за Аленкой ухаживали…
— Ну я же не знал, что вы ей сестра.
— А теперь знаете.
— Ага, — улыбка у него была хорошей, хулиганистой, — теперь знаю… Ясноокая Евдокия Парфеновна, девица двадцати семи лет от роду… соучредитель фирмы «Модестъ»… а также четырех иных, с совокупным капиталом в три миллиона злотней…
Евдокия фыркнула… если добавить еще несколько предприятий, Великоламские артели, в которых у матушки имелся пай, а также рудники, то выходило вдвое против названного.
— То есть вы решили, что и я в невесты гожусь?
Лихослав кивнул.
— И вам не стыдно признаваться, что вам нужны исключительно мои капиталы?
— Не стыдно. — Он подпер широкий подбородок ладонью. — Потому как отнюдь не исключительно… а в остальном. Сами посудите, выдали бы вы сестру, скажем, за… студиозуса? Такого, который живет, зарабатывая в кабаках пением? Или вот… за грузчика… за ямщика…
Он загибал пальцы на левой руке.
— Да и себе вы вряд ли возьмете в супруги первого встречного…
— И от второго воздержусь.
— Хорошо, — Лихослав дернул себя за длинную прядку, — буду третьим. Но если серьезно, Евдокия, вы, как мне кажется, не приверженка теории, что брак должен заключаться исключительно по любви.
— Не приверженка…
…он ведь нечаянно, не со зла, но все-таки ткнул в старую рану…
— Я не верю в любовь, — сказала Евдокия, отворачиваясь к окну.
Главное, чтобы голос не выдал, не дрогнул.
— Бывает. — Лихослав руку со стола убрал. — В таком случае вы меня поймете. Вы деловая женщина, и, совершая очередную сделку, скажем, приобретая некое предприятие, вы ведь рассчитываете, что оное предприятие принесет вам выгоду?
— Пожалуй, — осторожно согласилась Евдокия, уже понимая, к чему он клонит.
— И в этих ожиданиях вы не видите ничего дурного.
— Да.
— Брак — та же сделка. Одна сторона принесет другой деньги…
— А взамен?
— Княжеский титул. Так уж получилось, что его… и все, с ним связанное, наследую я. — Лихослав смотрел прямо…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});