Читать интересную книгу Счастливая куртизанка - Даниэль Дефо

Меня ее письмо сразило, как громом небесным; я вся задрожала с ног до головы и стала метаться по комнате, как безумная. Мне не с кем было поговорить, и чувства мои рвались наружу, не находя выхода; долгое время я не могла даже рта открыть, так я была убита. Наконец я бросилась на постель и закричала: «Помилуй меня, господи, она убила мое дитя!» Слезы хлынули потоком, и целый час или более я громко, не переставая, рыдала.

К счастью, мой муж был это время на охоте, так что, дав волю своим чувствам в одиночестве, я понемногу начала приходить в себя. Но как только кончились слезы, меня охватила новая вспышка ярости против Эми; в этой женщине, говорила я себе, сидит тысяча чертей, чудовищ и диких тигров; я укоряла ее за то, что, зная, как мне это ненавистно, помня, как я сама ей все это высказала, и что после стольких лет ее верной службы и дружбы я чуть ли не в толчки выгнала ее из дома за то лишь, что она открыла мне свой роковой замысел, она все же привела его в исполнение.

Вскоре, однако, возвратился мой муж с охоты, и я постаралась привести себя в порядок, дабы скрыть от него мое состояние; но он был слишком чуток ко всему, что касалось до меня, и сразу заметил, что я плакала и что у меня на сердце какая-то забота; он настаивал на том, чтобы я с ним поделилась своим горем. Я, как бы скрепя сердце, начала ему рассказывать, говоря, что не хотела делиться с ним моим горем не столько от того, что оно так сильно, сколько от стыда, что такой пустяк мог так сильно меня расстроить. Огорчена же я тем, сказала я, что моя камеристка Эми так и не возвращается ко мне; что она так дурно обо мне думает, полагая меня столь злопамятной и все в таком роде; короче говоря, опрометчиво погорячившись, я лишила себя лучшей служанки, какую видывал свет.

— Ну что ж, — сказал он, — если это и есть твоя беда, я думаю, она скоро минет: ручаюсь, что не пройдет и недели, как мы получим весточку от госпожи Эми.

На том пока и кончилось. Однако не для меня; ибо я места себе не находила и пребывала в крайнем страхе; я жаждала что-нибудь узнать о всем этом деле. Наконец, я отправилась к моему верному и неизменному утешителю, квакерше, которая и пересказала мне все, что знала, несколько подробнее; при этом добрая, безгрешная квакерша поздравила меня с избавлением от моей невозможной мучительницы.

— Все это хорошо, — сказала я, — но только я хотела бы знать, что меня от нее избавили, прибегнув к средствам справедливым и благородным; но я не знаю, каким образом Эми этого добилась. А что, как она с ней разделалась совсем?

— Побойся бога! — воскликнула квакерша. — Как только тебе могло такое в голову прийти? Ну, нет! Убить ее? Эми говорила бы совсем иначе, коли разделалась бы с ней таким путем; уж тут ты можешь быть спокойна, поверь. У Эми и в мыслях такого не было, помилуй! — И, слушая добрую квакершу, я и сама решила выбросить эти мрачные мысли из головы.

Но только ничего из этого не вышло; мысли сами так и теснились в моей голове: ни днем, ни ночью я ни о чем другом не могла думать; в душе моей царил ужас, а к Эми, на которую я смотрела как на убийцу, я испытывала столь великое омерзение, что, явись она тогда передо мною, я бы на основании одних лишь подозрений немедленно отправила ее в Ньюгейт[140], а то и еще куда похуже; право же, я, кажется, была бы способна убить ее своими руками.

Что до несчастной девицы, то она все время стояла у меня перед глазами; я ее видела и днем и ночью; теперь, когда она перестала преследовать меня во плоти, образ ее преследовал мое воображение; оно рисовало ее мне в сотнях разных положений и поз; во сне ли, наяву, она все время была со мной. То я ее видела с перерезанным горлом; то с отрубленной головой и проломленным черепом; то ее тело свисало с чердачной перекладины; то она являлась мне. в виде утопленницы, всплывшей на поверхность огромного озера в Кемберуэлле[141]. Все эти образы были ужасны; и, что хуже всего, я и в самом деле ничего не могла об ней узнать: я посылала к жене капитана в Редрифф, но та ответила, что она отправилась к своим родственникам в Спитлфилдс. Я послала туда, там сказали, что она, точно, была у них три недели назад, но что уехала в карете вместе с дамой, которая ей все время оказывала покровительство; куда же она уехала, они не знают, ибо та с тех пор у них не появлялась. Я вновь послала к ним гонца с просьбой описать особу, с которой она уехала; описание их было столь исчерпывающим, что не оставляло никаких сомнений: то была Эми, и только она.

Я снова послала в Спитлфилдс сказать, что госпожа Эми, с которой она уехала, рассталась с нею часа через два или три и советовала им приняться за розыски, ибо имела причины опасаться, что ее убили. Я напугала их до невозможности. Они решили, что Эми повезла ее, чтобы вручить ей деньги, к что когда она от той возвращалась, кто-нибудь последовал за ней, ограбил ее и убил.

Этому я, разумеется, не верила ничуть; что бы с нею ни случилось,; в этом я не сомневалась, было делом рук Эми и что, короче говоря, Эми ее убила; тем более, что и сама Эми как в воду канула, и это ее отсутствие лишь подтверждало ее вину.

В таком-то состоянии я промаялась больше месяца; но поскольку Эми так и не появлялась, я решила, что пора наконец привести свои дела в порядок и готовиться к отплытию в Голландию; я посвятила в мои дела мою дорогую и верную квакершу и, поставив ее на место Эми, сделала ее своим доверенным лицом в деловых предприятиях; затем, с тяжелой душой и с сердцем, исполненным горя по моей несчастной девочке, я села на торговое судно, — не на то, на котором мы собирались плыть прежде, но и не на пакетбот — и со своим супругом, со всем нашим добром и прислугою благополучно прибыла в Голландию.

Я должна, однако, оговориться, дабы вы не поняли из моих слов, будто я посвятила моего друга квакершу в тайны моей прошлой жизни; не сообщила я ей также главной моей тайны, а именно, что я в самом деле являлась матерью той девушки, иначе говоря, — леди Роксаной; не было никакой нужды открывать эту часть дела; я всегда придерживалась правила — без особой надобности никогда никому не открывать своих тайн. Такая откровенность с моей стороны не послужила бы ни к моей пользе, ни к ее собственной, более того, она могла бы причинить мне вред; ибо, как ни любила меня квакерша, — а она явила мне достаточно свидетельств своей преданности, — но честность не позволила бы ей в случае нужды лгать за меня, как то делала Эми; поэтому не было никаких оснований сообщать ей о той поре моей жизни; ибо, если бы моя девица или еще кто-нибудь к ней потом пришел и спросил бы ее напрямик, известно ли ей, что я ее мать или нет, или что я и есть та самая леди Роксана, она либо не стала бы это отрицать, либо отпиралась бы так неловко, краснея и запинаясь на каждом слове, что ни у кого уже не оставалось бы сомнений, и она выдала бы себя с Толовой, а заодно и мою тайну тоже.

По этой причине, говорю, я не стала открывать ей вещи подобного рода, в других же отношениях, денежных и деловых, она вполне заменила мне Эми и была столь же, мне верна, как та, и не менее, чем та, прилежна.

Но здесь у меня возникла большая трудность, и я не знала, как ее преодолеть: кому поручить доставку очередных припасов провизии, а также денег для того дядюшки и другой моей дочери, которые — особенно последняя — целиком зависели от моей помощи? Правда, Эми сказала в запальчивости, что перестанет помогать и, той сестре и бросит ее на произвол судьбы, но это не было ни в моей природе, ни в природе самой Эми, и я вовсе не намеревалась привести ее угрозу в исполнение; поэтому я решила поручить устройство этого дела верной квакерше, но трудность заключалась в том, как ей все это объяснить.

Эми в свое время объявила им всем, что она не является матерью этих детей, а всего лишь служанкой, которая отвела их к тетке; что затем она вместе с их матерью уехала в Индию искать счастья, что там им выпала большая удача и что их матушка очень богата и счастлива; что сама она (Эми) вышла замуж в Индии, но, овдовев, решила вернуться в Англию; воспользовавшись тем, их матушка просила разыскать детей и сделать для них все то, что Эми и сделала; теперь же она намерена возвращаться в Индию, сказала она; но матушка поручила ей всех как следует обеспечить; словом, Эми сказала, что ей поручено каждому выдать по 2 000 фунтов при условии, что они будут придерживаться твердых правил и изберут себе достойных супругов, а не первых попавшихся проходимцев.

Я решила также вознаградить сверх всякой меры честное семейство, в котором воспитывались мои дети; по моему, поручению Эми сообщила им и об этом, обязав моих дочерей подчиняться их распоряжениям по-прежнему и смотреть на этого честного человека как на отца и советника; его же просила обращаться с ними, как если бы они и в самом деле были его родными детьми. А чтобы его как следует обязать о них заботиться и, помимо того, желая обеспечить и ему и жене его спокойную старость за всю их доброту к сироткам, такую же сумму в 2000 фунтов я закрепила за ними, вернее, назначила им до конца их жизни ежегодную, ренту с этой суммы в 120 фунтов с тем, чтобы основной капитал по их смерти перешел к моим дочерям. Эми так мудро всем этим распорядилась, что я была ею довольна, как никогда. В таком-то положении, оставив моих дочерей на попечении доброго старика, она их и покинула, чтобы ехать, как они полагали, ко мне в Индию, а на самом деле, чтобы приготовить все к нашему отъезду в Голландию; в таком-то положении находились дела, когда эта несчастная девушка, о которой я так много рассказываю, расстроила все наши планы, и, как вы уже слышали, с упорством, какого не удавалось поколебать ни уговорами, ни угрозами, стала преследовать меня (считая себя моею дочерью) и, как я уже рассказывала, подвела меня к самому краю пропасти: по всей видимости, она бы в конце концов меня настигла, если бы Эми в своем неистовстве с ней не разделалась, прибегнув к средству, о котором я тогда представления не имела и, словом, полностью мне ненавистному.