Читать интересную книгу Перерождение - Джастин Кронин

— Не бойся, не разбудишь! — заверила Ли, подавила зевок и снова взялась за спицы. — Моя красавица спит как убитая.

Сара решила не искать Маус: что бы ни стряслось у них с Гейлином, пусть разбираются сами. Хотя Гейлина Сара жалела: бедняга чуть ли не бредил Маус, совсем голову потерял! А ведь каждому известно: Маус Патал вышла за него лишь потому, что ее отшил Тео Джексон. Либо отшил, либо тянул резину так долго, что Маусами попыталась подвигнуть его на решительные действия. Ну, она не первой из женщин совершает подобную ошибку. Тем не менее, пробираясь меж кроватями, Сара думала: почему определенные вещи складываются так непросто? Например, их с Питером отношения. Она ведь любила Питера Джексона чуть ли не с Инкубатора! Объяснению такое не поддается, но сколько помнила Сара, любовь к Питеру жила в ней всегда, золотой ниточкой привязала ее к этому парню. Причем дело было не только в физической привлекательности: Сару покорил некий внутренний надлом, незаметная трещина, в которой Питер прятал свою грусть. Душевных ран и грусти Питера Джексона никто не замечал, ведь никто не любил его так, как она. Сара надеялась, что, если удастся нащупать эту трещину, утолить грусть и залечить раны, Питер ответит на ее чувство.

Ради Питера Сара и стала медсестрой. Раз уж Охранником она быть не могла — а она действительно не могла, — оставалась Больница, которой заведовала Пруденс Джексон. Сколько раз девушку так и подмывало спросить Пруденс: «Ну что мне делать? Как понравиться вашему сыну?» Но Сара молчала, старательно перенимала знания и опыт Пруденс и ждала Питера, веря, что придет время, и он сам поймет, каким счастливым она способна его сделать.

Однажды Питер ее поцеловал. Ну, или Сара поцеловала Питера. Вопрос «Кто кого поцеловал?» отступал на второй план перед непреложностью самого факта: они целовались. Случилось это среди холода Первой ночи. Колонисты пили самогон и слушали, как Арло играет на гитаре. В предрассветный час толпа в Солнечном центре начала редеть, и Сара с Питером вместе отправились по домам. От самогона кружилась голова, но пьяна Сара не была, да и Питер тоже. По дорожке они брели молча, и тишина казалась наэлектризованной не меньше, чем паузы между гитарными аккордами. Когда добрались до дома Сары — о том, куда именно идут, они и словом не обмолвились. Тишина была такая, словно находились в коконе: хоть за руки молодые люди не держались, их объединяло напряженное ожидание. Еще тишина напоминала реку, мощное течение которой гнало к неминуемому финалу. У самой стены дома, в островке густой тени, Питер прижался к ней сперва губами, потом всем телом. Поцелуй получился настоящим, не чета детским играм и неуклюжим подростковым забавам. Секс до свадьбы в Колонии не возбранялся — молодые люди успевали перепробовать всех, кто более-менее нравился, — но для подростков существовало негласное правило: «Репетировать, но к главному не переходить», поэтому юношеские забавы и воспринимались как репетиция. Нет, у Сары с Питером все получилось по-настоящему, нежно и чувственно. Девушку накрыла теплая волна, и она не сразу поняла, в чем дело, не разобрала, что это прелюдия близости с другим человеком, не только физической, но и духовной. Пожелай Питер, она отдалась бы ему в тот самый момент — что угодно ради избавления от одиночества!

Но тут сказка кончилась — Питер отстранился и пролепетал: «Извини!» Неужели он думал, что Сара не хотела того поцелуя? Неужели сам поцелуй не показал ему: она хотела, ох как хотела! Увы, волшебный кокон лопнул, и оба, умирая от смущения, не смогли вымолвить ни слова. Питер поспешил уйти, и с тех пор они почти не оставались наедине и не разговаривали.

Питер не принадлежал ей, не принадлежал и никогда принадлежать не будет — с каждым днем Сара понимала это все отчетливее. Даже при поцелуе их разделял призрак другой девушки. Сейчас неприятная правда окончательно утвердилась в сознании Сары: пока она трудилась в Больнице, пока ждала, когда Питер заметит ее любовь, он торчал на Стене с Алишей Донадио.

По дороге в Щитовую Сара вспомнила Гейба Кертиса и решила заглянуть в Больницу. Бедняга Гейб: всего сорок лет, а он болен раком, и никто ему не поможет. По мнению Сары, первым страшный недуг поразил желудок Гейба или печень. Впрочем, какая сейчас разница?

Лишь Солнечный центр отделял Инкубатор от Больницы, небольшого каркасного дома в Старом городе — так колонисты называли район, в незапамятные времена бывший торговым кварталом. Например, здание Больницы строили как бакалейную лавку. Когда солнце падало под определенным углом, на матированном стекле высокого окна удавалось разглядеть гравировку: «Магазин деликатесов торговой компании «Маунтинтоп провижн», осн. в 1996 году».

В приемной при свете фонаря Сэнди Чоу — ее прозвали Второй Сэнди, потому что Первая Сэнди, жена Бена Чоу, умерла родами — сидела за столом и толкла в ступке семена укропа. В комнатушке царили жара и духота, на плите фырчал закипевший чайник. Сара опустила горшок с рагу на пол и переставила чайник на подставку. Сэнди тем временем вытряхнула толченый укроп в ситечко.

— Это для Гейба?

Сэнди кивнула. Вообще-то укроп считался анальгетиком, но его использовали и от простуды, и от поноса, и от артрита. Помогает ли укроп, Сара не знала, только Гейб утверждал, будто он снимает боль, и принимал лишь его.

— Как он себя чувствует?

Сэнди поставила ситечко с укропом на керамическую кружку со сколотыми краями и надписью «Папе малыша», сложенной из нарисованных булавок.

— Гейб уснул. У него желтуха ухудшилась. Джейкоб только что ушел, сейчас с ним Мар.

— Давай я отнесу! — Сара взяла кружку с отваром и прошла в огороженную шторкой палату. Там стояло шесть коек, но занятой оказалась лишь одна — на ней спал укрытый одеялом Гейб, а рядом, на стуле со спинкой из перекладин, сидела его жена. С тех пор как Гейб заболел, все бремя забот о нем легло на плечи этой маленькой, хрупкой, как птичка, женщины, и темные круги под ее глазами наглядно показывали, насколько тяжело его нести. Их единственному сыну Джейкобу недавно исполнилось шестнадцать. Крупный, нескладный, с расфокусированным взглядом и бессмысленной улыбкой, он не умел ни писать, ни читать и выполнял элементарные задания в маслодельне, где работал вместе с матерью. В общем, Мар было не позавидовать: хорошо за сорок, с Джейкобом на руках, разве она найдет нового мужа?

Увидев Сару, Мар прижала палец к губам. Сара кивнула и устроилась рядом на стуле. Сэнди не преувеличивала: желтуха действительно прогрессировала. До болезни Гейб был крепышом — рядом с Мар вообще горой казался! — с широкими плечами, мускулистыми руками, созданными для физической работы, и большим, выпирающим из брюк животом. Настоящий здоровяк. Сара ни разу не видела его в Больнице, пока однажды он не пришел с жалобой на ломоту в спине и несварение. Гейб извинялся, словно считал боль признаком неподобающей мужчине слабости, а не сигналом тревоги. Опухоль печени Сара нащупала моментально и поняла: Гейбу не просто больно, а очень больно.

Сейчас, полгода спустя, прежний Гейб Кертис исчез, оставив вместо себя скелет, цепляющийся за жизнь одним усилием воли. Лицо, прежде круглое и румяное, как наливное яблоко, превратилось в неумелый скетч — сплошные острые углы и линии-морщины. Мар аккуратно стригла ему ногти и бороду, а потрескавшиеся губы смазывала мазью из широкогорлого пузырька, что стоял на тележке у кровати. Толку от мази было не больше, чем от укропного отвара.

Сара молча сидела рядом с Мар. Девушка уже поняла: порой жизнь обрывается слишком рано, а порой длится слишком долго. Вероятно, Гейб цеплялся за жизнь только из страха оставить Мар одну.

Через некоторое время девушка поднялась и поставила кружку с отваром на тележку.

— Если Гейб проснется, проследи, чтобы он это выпил! — попросила она Мар.

Измученная Мар не могла сдержать слез.

— Я сказала ему, все в порядке, он может уйти.

— Правильно сделала! — кивнула Сара, не сразу сообразив, о чем речь. — Порой именно такие слова нужны человеку.

— Дело в Джейкобе! Гейб не хочет оставлять Джейкоба. А я сказала, что мы справимся и он может уйти.

— Конечно, справитесь! — заверила Сара, чувствуя, как жалко звучат ее слова. — Уверена, Гейб это тоже знает!

— Он такой упрямый! Гейб, слышишь меня, Гейб? Почему ты постоянно упрямишься?! — Мар закрыла лицо руками и отчаянно разрыдалась.

Сара терпеливо ждала, понимая: боль Мар она облегчить не в силах. Горе — это комната без окон, в которую человек входит один, плотно закрыв за собой дверь. Все, что творится в этой комнате, вся боль, злоба и отчаяние от посторонних глаз скрыто и касается лишь самого горюющего.

— Извини, Сара! — наконец покачала головой Мар. — Не следовало мне распускаться в твоем присутствии.