Он не боится показаться невежливым, чтобы раззадорить незнакомку, заставить ее открыться.
Но Мария ведет себя, как опытный игрок, увлекая его все дальше и дальше. Она не открывает сразу все карты, пусть погадает, пускай помучается. Однако, даже в те строки, что пишет ему в ответ, она каплями впрыскивает правду, но не всю, и приукрашенную.
«Неужели, сделав первый шаг, мы теперь остановимся? Мне тем более будет жаль, что у меня появляется желание доказать вам в один прекрасный день, что я заслуживаю большего, чем стать 61-м номером.
Однако если все же двух-трех легких намеков было бы достаточно, чтобы привлечь на свою сторону красоты вашей дряхлеющий души, уже лишенной чутья, то можно было бы, например, сказать: волосы — светло-русые, рост — средний, родилась между 1812 и 1863 годом…»
Она хорошо понимает, что из двух предложенных цифр, воображение мужчины выберет вторую, что Мопассан определит ее возраст, как возраст двадцатиоднолетней девушки, что на пять лет уменьшает ее истинный возраст и что это, безусловно, поманит опытного ловца женских душ и тел. Однако, и 1812 год здесь не случаен, он написан для того, чтобы потом, когда-то, открывшись, сказать ему: вот, видите, я вам намекала про Россию, а вы не поняли. Кстати сказать, она недавно прочитала «Войну и Мир» Л. Н. Толстого.
Она иронизирует над ним: вы получили только шестьдесят писем, я думала гораздо больше! И вы всем отвечали?!
И ту же получает ответ:
«Да, сударыня, второе письмо! Я удивлен. Я чуть ли не испытываю желание наговорить вам дерзостей (этого она и добивается, она хочет, чтобы он открылся до конца — авт.). Это ведь позволительно, раз я вас совершенно не знаю. И все же я пишу вам, так как мне нестерпимо скучно!»
Он понимает, что она, прежде, чем написать ему, узнала о нем все, тем более, что это совершенно несложно: у него обширный круг знакомств, и слухи о нем, могут доходить до нее, о нем пишут статьи в газетах, его физический и моральный облик перед ее глазами, то есть, он хочет думать, что ее привлекает мужчина Мопассан. А в каком он, черт возьми, положении, он может только гадать! Какая она? Может быть, молодая и очаровательная, и он будет счастлив целовать ей ручки? А может быть, старая консьержка, начитавшаяся романов Эжена Сю? А может быть, и образованная и перезрелая девица-компаньонка, тощая, как метла? Все может быть.
Он быстро переходит к делу:
«Во мне нет ни на грош поэзии. Я отношусь ко всему с одинаковым безразличием и две трети своего времени провожу, безмерно скучая. Последнюю треть я заполняю тем, что пишу строки, которые продаю как можно дороже, приходя в то же время в отчаяние от необходимости заниматься этим ужасным ремеслом, которое доставило мне честь заслужить ваше — моральное — расположение».
Он говорит о том, что щупает почву и задает ей сразу кучу вопросов, по которым собирается набросать ее портрет:
«Какие духи вы предпочитаете?
Вы гурманка?
Какой формы ваше ушко? (Он прекрасно понимает, что она молода. Какого черта спрашивать про ушко у старой грымзы-консьержки? — авт.)
Каков цвет ваших глаз?
Не музыкантша ли вы?
Не спрашиваю вас, замужем ли вы. Если да, вы ответите, что нет. Если нет, ответите да».
Забегая вперед скажем, что на последний вопрос она отвечает так, что ответ понятен ему: не замужем и очень распутна, хотя и говорит, что ее любимый аромат — аромат добродетели:
«Если бы я не была замужем, как я могла бы читать ваши ужасные книги?» Ответы на все другие вопросы просты и искренни. Гурманка, или скорее прихотлива в еде. Маленькие, немного неправильной формы, но красивые уши, серые глаза. Музыкантша, но не так, чтобы очень…
Оба играют, оба кокетничают, оба позируют. Ведь ловелас — это та же кокетка, только мужского рода. Похоже, что в данной дуэли Мопассан даже большая кокетка, чем Башкирцева.
«Вы смертельно скучаете! Ах, жестокий! Это вы говорите для того, чтобы не оставить мне никаких иллюзий на счет мотива, которому я обязана вашим посланием… Клянусь вам, я не знаю ни цвета ваших волос, ни вашего роста, и, как частного человека, я вижу вас только в строках, которыми вы меня удостаиваете, да сквозь обнаруживаемую вами немалую дозу злостности и позы».
Она добавляет, что плоский натурализм не мешает ему и что он неглуп, расценивая это, как комплимент со своей стороны. Она даже делает откровенное признание, что он ее интересует. Это признание было купированно во всех изданиях переписки, поскольку выдавало ее намерения.
Чтобы покорить его, она сыплет именами и цитатами: Монтескье, Жорж Санд, Флобер, Бальзак, еврей Баарон, Шпицбубе из Берлина, Библия.
А на счет продажи своих строк, она даже его утешает: никогда еще не было истинной славы без золота.
«Впрочем, все выигрывает в хорошей оправе — красота, гений и даже вера. Разве не явился Господь самолично, чтобы объяснить своему слуге Моисею орнаменты ковчега и приказать ему, чтобы херувимы, которые должны охранять ковчег по бокам, были сделаны из золота и отменной работы».
В свои двадцать пять лет она начала уже блестяще писать, сказывается ежедневная тренировка, и не раз, и не два переигрывает в этой переписке известного писателя. Пока она женщина. Но стоит ей намекнуть, что она может оказаться мужчиной, как Мопассан перехватывает инициативу, только она не сразу понимает, что развязала ему руки. 3 апреля 1884 года он отправляет ей из Канн письмо, в котором переходит в наступление:
«О! Теперь-то я вас знаю, прекрасная маска: вы преподаватель шестого класса лицея Людовика Великого. Признаюсь, я уже и раньше догадывался об этом, так как ваша бумага издает легкий запах нюхательного табака. Посему я перестаю быть галантным (да и был ли я таковым?) и начну обращаться с вами, как с ученым мужем, то есть как с врагом».
В своем письме Башкирцева нарисовала толстого мужчину, спящего в кресле под пальмой на берегу моря. Мопассан тоже любит рисовать на полях рукописей и писем, портрет ему понравился, но он указывает на некоторые погрешности «старому плуту, старой классной крысе, старому латинскому буквоеду», как он теперь называет своего корреспондента. Живот у него меньше, он не курит, не пьет вина, пива, и никаких других спиртных напитков, — ничего, кроме воды.
Дальше следует признание, рассчитанное уж не как на «старого латинского буквоеда», а явно подразумевающего все-таки симпатичную собеседницу, но доверительно, как своему парню. Это следующий шаг в его наступлении — сделать ее соучастницей.
«По правде говоря, я предпочитаю всем искусствам красивую женщину.
А хороший обед, настоящий обед, изысканный обед я ставлю почти на ту же ступень, что и красивую женщину».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});