Для нее все это, как, впрочем, и сама жизнь обращается в игру, она настолько заигралась, что уже и сама не понимает, что ее действительно трогает, а если бы мы знали, какую игру на самом деле она ведет в это время, то изумлению не было бы предела. В эту игру она никого не посвящает.
Умирает ее самая старая собака Пратер, она плачет, записывая об этом в дневник и тут же не может удержаться от мысли, что ее будущие читатели подумает при этом о доброте ее сердца.
Она думает о любви, как о единственной вещи, дающей счастье, забывающей забыть все горести.
«При родственных отношениях, в дружбе, в свете — везде проглядывает так или иначе какой-нибудь уголок, свойственной людям грязи: там промелькнет своекорыстнее, там глупость, там зависть, низость, несправедливость, подлость. Да и потом, лучший друг имеет свои, никому не доступные мысли, и, как говорит Мопассан, человек всегда один, потому что не может проникнуть в сокровенные мысли своего лучшего друга, стоящего прямо против него, глядящего ему в глаза и изливающего перед ним свою душу.
Ну а любовь совершает чудо слияния двух душ… Правда, любовь открывает простор иллюзиям, но что за беда? То, что представляется существующим, — существует! Это уж я вам говорю! Любовь дает возможность представить себе мир таким, каким он должен быть…»
Она записала эти слова 30 мая 1884 года, то ли проговорившись, то ли сознательно. Откуда у нее вдруг это знание любви? Почему она так уверена в своих словах? «Это я вам говорю!» Ведь еще совсем недавно она заполняла страницы стенаниями, что она ничего о любви не знает и никогда не любила? И откуда эта впервые возникшая на страницах русского издания дневника фамилия известного французского писателя Ги де Мопассана, большего любителя женщин и знатока адюльтера?
Глава двадцать шестая
Чем закончился эпистолярный роман?
Мария Башкирцева и Ги де Мопассан
«Милостивый государь!
Читая вас, я испытываю блаженство. Вы боготворите правду и находите в ней великую поэзию. Вы волнуете нас, рисуя столь тонкие и глубинные движения человеческой души, что мы невольно узнаем в них самих себя и начинаем любить вас чисто эгоистической любовью. Пустая фраза? Не будьте же строги! Она в основе глубоко искренна. Мне хотелось бы, конечно, сказать вам что-нибудь исключительное, захватывающее, но как это сделать? Это так трудно! Я тем более сожалею об этом, что вы достаточно выдающийся человек, чтобы внушить романтическую грезу стать доверенной вашей прекрасной души, — если только правда, что ваша душа прекрасна. Если она не прекрасна и подобные вещи вас не занимают, — то я прежде всего жалею о вас самом. Я назову вас литературным фабрикантом и пройду мимо…»
Так начинается первое письмо написанное Марией Башкирцевой Ги де Мопассану в Канны, где он живет в близлежащем старом поселке на улице Редан в последнее время, письмо, как она сама объясняет, написанное после того, как она узнала, что его забрасывают посланиями и другие дамы. Как мы знаем, это далеко не первый опыт ее анонимной переписки: писала она любовно-интригующие письма Одиффре и Пьетро Антонелли, вела фривольную переписку с графом Лардерелем, подписываясь фиалкой, забрасывала анонимками Поля де Кассаньяка — это ее стиль, вписывающийся в стиль эпохи, но именно ее стиля особенностями, так сказать, фирменным знаком, всегда была игра на грани скандала, переписка ее всегда носила ярко выраженный сексуальный характер, другое дело, что письма в большинстве своем до нас не дошли, а вот переписка с Ги де Мопассаном сохранилась полностью, да еще теперь и полностью напечатана, со всеми восстановленными купюрами, и с последним письмом, которое прежде было сокрыто и которое, вместе с купюрами, ввела в культурный оборот все та же Колетт Конье, хотя публикаторы его на русском языке в книге «Ги де Мопассан. Знакомый и незнакомый» (М., 1992) и попытались приписать первопроходство себе. Надо сказать, что у Марии Башкирцевой на сей раз оказался вполне достойный партнер, все-таки писатель, как его любят называть, французский Чехов, хотя и творил пораньше, чем его русский собрат.
Итак, обратимся вновь к переписке:
«Уже год, как я собираюсь написать вам, но… неоднократно мне приходила мысль, что я переоцениваю вас, а потому не стоит и браться за перо. Но вот, два дня назад я прочла в «Голуа», что некая дама удостоила вас изящной эпистолой и вы просите адрес этой прелестной особы, чтобы ответить ей. Я тотчас почувствовала ревность».
Она дала обратный адрес: «Госпоже Р.Ж.Д., до востребования, Почтовое бюро, улица Мадлен, Париж».
Незнакомка сразу предупреждает Мопассана, что они никогда не встретятся. Но тут же пишет, что она обворожительно хороша и эта приятная мысль должна побудить его ответить. Колетт Конье почему-то решила, что Мария Башкирцева не знала, сколь охоч до женского пола Ги де Мопассан, что об этом ей только потом рассказали друзья, и что главной ее целью на тот момент было пристроить свой дневник какому-нибудь литератору, чтобы после ее смерти он не пропал, но, на мой взгляд, это в корне неверно, что-то есть в этом предположении скованно-дамское, оправдательное, потому что с первых строк своей переписки Башкирцева начинает открытую опасную любовную игру и сразу создается впечатление, что эта игра и есть главная цель ее писем. А чтобы понять отношение «милого друга» к женщинам, не надо было знать его лично или что-то слышать от общих знакомых, для этого писателя надо просто читать, а читала она его, надо сказать, внимательно.
Мопассан, разумеется, как всякий ловелас, с радостью хватает голый крючок. Еще одна интрижка с дамой, вероятно, из высшего круга, ему не помешает, а что интрижка возможна, ему подсказывает и сам фривольный стиль, и полунамеки, которые он читает между строк.
Но сначала надо показаться немного холодным и утомленным многочисленными поклонницами (он даже цифру полученных писем от дам за последний год: пятьдесят или шестьдесят), чтобы еще больше распалить ревнивую особу:
«Милостивая государыня,
мое письмо, очевидно, не оправдает ваших ожиданий. Вы просите разрешения быть моей поверенной. Во имя чего? Я вас совершенно не знаю… Разве вся сладость чувств, связывающих мужчину и женщину (я говорю о целомудренных чувствах) (Так-так, побольше лжи — авт.), не зависит прежде всего от приятной возможности видеться, разговаривать, глядеть друг на друга и мысленно восстанавливать, когда пишешь женщине-другу, черты ее лица… (Атака началась — авт.) …к чему пренебрегать очаровательными подругами, которых знаешь, ради подруги, может быть, также очаровательной, но неизвестной, то есть такой, которая может показаться даже неприятной нашему взору или нашему уму?»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});