Мы с удивлением рассматриваем хилую фигурку и не можем понять, откуда в ней бралось столько жестокости, следы которой рассеяны по всей стране. Какая страшная ирония! Страна, попранная жестокостью, злобой и вероломством Писарро, мумифицировала и уложила на веки вечные в христианскую святыню своего палача, а бронзовое изваяние его возвела на постамент и увенчала лаврами.
Могила Писарро в кафедральном соборе украшена весьма символичной мозаикой, которая под священными сводами храма, в святая святых проповедников христианской любви, выглядит весьма странно, как и само почитаемое тело палача инков. На мозаичном панно представлен исторический момент, когда далеко на севере, на Петушином острове, решалась судьба Нового Света.
Перед толпой вооруженных солдат, сделав широкий жест, Писарро провозглашает свое прославленное обращение:
«Рог aqui se va a Panama a ser pobres; por alia al Реru a ser ricos!»
«Туда, в Панаму, лежит путь к нищете; сюда, в Перу, — к богатству».
После этого подручные испанского палача, распаленные золотой лихорадкой, не могли уже направляться ни в какую другую сторону, кроме как к богатству, в империю инков.
Какая трогательная искренность! Именно здесь, на стене лимского кафедрального собора, подлинные цели колонизации и истинные причины истребления счастливых и невинных людей засверкали наготой без ложного прикрытия, без возвышенных фраз о христианстве, культуре и цивилизации.
Калье и хирон
Площадь Сан-Мартин в Лиме — диаметральная противоположность Площади оружия. Она носит имя основателя республики Перу, борьбу которого завершил Симон Боливар победой под Аякучо. В той мере, в какой Пласа-де-Армас является живым памятником колониальной эпохи, в той же мере Пласа Сан-Мартин символизирует бурный период первого столетия республики. Тесно переплетаясь, здесь звучат последние аккорды запоздавшего влияния стилей ампир и модерн.
Скопления старых одноэтажных домов между двумя площадями перерезаны оживленнейшей торговой улицей Лимы — хирон Унион. Это узкая улица с движением в одном направлении, во всю ширину увешанная плакатами и афишами первоэкранных кинотеатров, красной неоновой рекламой кока-колы и пропагандистскими транспарантами, которые образуют почти сплошной балдахин над всею улицей. Тротуары ее окаймлены маленькими лавочками антикваров, чеканщиков серебра и ювелиров; но сюда все более хищно проникают модернизованные фасады кинотеатров и роскошных магазинов с самыми дорогими заграничными товарами.
Старая Лима может похвастаться достопримечательностью, которая в первый момент приводит иностранца в смятение. Несмотря на то, что каждая из ее улиц имеет название, тем не менее у каждого жилого квартала есть еще свое собственное имя, обозначенное на угловых табличках вместе с наименованием улицы. Испанское название «калье» — улица — здесь относится не ко всей улице, а только к одному кварталу домов, в то время как для целой улицы в Лиме изобрели труднопереводимое слово «хирон». Дословный перевод: большая дорога.
Названия кварталов остались в наследие от колониальной эпохи. Они по сей день, как документы, хранят интересные, а иногда и смешные события давних времен.
Так, одна из улиц называется Huevo — Яйцо только потому, что здесь во времена Писарро курица снесла невиданно большое яйцо. Эта курица вошла в историю вместе с родным кварталом. Другая улица именуется Siete Peca-dos — Семь грехов. В назидание безрассудным девицам лимские летописцы увековечили в городской хронике случай, рассказавший о том, что в этом доме жили семь прославленных веселых и щедрых красавиц. Следующая улица называется Faltriquera del Diablo — Карман дьявола. Она напоминает всем о спасении известного пьяницы, испанского дворянина. Когда он лежал здесь на смертном одре, монахи стремились принудить его исповедаться, но тщетно. Неожиданно ввалилась компания его приятелей. Они пришли в последний раз выпить с другом. После стакана вина благородный гуляка не только исповедался, но выполнил и второе пожелание монахов: завещал монастырю все свое состояние. Один из монахов похвастался неожиданным успехом:
— Мы вытащили его из кармана дьявола.
Синяя табличка на углу улицы по сей день напоминает о заслуге монаха, принесшей доход монастырю.
Бродя по городу, по таким табличкам можно выучить наизусть имена более или менее прославленных конкистадоров, вице-королей, губернаторов, генерал-капитанов, министров и президентов, сколько Перу пережило их за четыре века своего существования.
Два сердца одного города
Едва сворачиваешь с главной городской артерии в боковые улочки, как обнаруживаешь сморщенное, старушечье лицо древней Лимы. Это лицо так же невыразительно и печально, как лица всех южноамериканских городов, когда смотришь на них трезвым взглядом. Узкие улицы с односторонним движением расположены в шахматном порядке и окаймлены одноэтажными, самое большее двухэтажными домами с мрачными подворотнями и вонючими окнами подвалов, с запыленными витринами мелочных лавочек, с уличными лотками мороженщиков, зеленщиков и продавцов лотерейных билетов — город, вспотевший в южноамериканских тропиках.
Но все это вместе взятое лишь маленький кусочек Лимы. Исторически сложившаяся часть города, которая в течение двухсот лет томилась в оковах испанской инквизиции и подвергалась влиянию декадентски утонченного искусства архитекторов, скульпторов, резчиков и художников, доживает последние дни своей померкшей славы. Здесь не встретишь признаков, подтверждающих величественную традицию «города цветов и парков». Бесполезно также искать здесь суматошный ритм крупнейшего экономического центра республики.
У города Лимы два сердца.
Пока что мы видели лишь одно из них, старое и утомленное, страдающее прогрессирующим музейным склерозом, живущее воспоминаниями и подаяниями благодаря уважению к традиции, рассказам хроникеров и любопытству туристов. Охладевающее сердце минувших веков.
Но в тесном соседстве с ним бьется другое сердце, более молодое, более свирепое. Бурное сердце, горячечный ритм которого овладел широкими авенидами центра и заводскими трубами за городом, крупнейшим перуанским портом на Тихом океане и первыми страницами газет. Дикое сердце зверя, в биении которого скрыта и воинственность хищника и обходительность коммивояжера, сердце, налитое вольфрамом из Касапальки и слезами жен горняков, сердце, светящееся светом неоновых реклам и смердящее свалками предместий. Это второе сердце Лимы, подхлестываемое ударами секунд, сердце современного большого города, транспортный узел мирового значения, мировой перекресток торговли и стратегических интересов, сердце города, чьи нервы одинаково чутко реагируют как на колебания в курсовых бюллетенях нью-йоркской и лондонской бирж, так и на политическую речь аргентинского диктатора.