✓ Создано совместное советско-болгарское НПО «Зонд» по разработке и производству лазерных систем для зондирования атмосферы, океана и земной поверхности.
✓ В Москве после реставрации открылся мемориальный музей русского композитора А.Н. Скрябина.
✓ В Красноярске открылось Сибирско-Дальневосточное отделение Академии художеств СССР.
✓ В Гаване подписан протокол о товарообороте между СССР и Кубой на 1988 год.
✓ В Москве проведен благотворительный вечер в честь 50-летия со дня рождения Владимира Высоцкого.
– Значит, вы не поддерживаете строительство нового прииска? – Сороковов сел напротив, положив газеты со статьями Пилипчука перед собой. – Это, – сказал он, постучав по газетам широкой ладонью, – сделало свое недоброе дело. – Перевел изучающий взгляд на Перелыгина. – Наверху внесли поправки: вместо двух мы получим один шагающий экскаватор. Другой не вернуть – уже в пути.
Накануне Сороковов сам позвонил Перелыгину, пригласил потолковать. Несмотря на мрачное начало, он выглядел спокойным и говорил доброжелательно, настраивая на встречное понимание, даже откровенность. Его вечная ухмылка, прячущаяся в уголках рта, куда-то делась.
«Вон оно как, – подумал Перелыгин, – быстро сработали. Значит, Пилипчук прав, и я тоже, а Королеву, выходит, вставили фитиля. Интересно! Знает уже Софрон?» Он решил проявлять сдержанность – слишком настораживал участливый тон Сороковова, хотя весть для него была не из приятных.
– Из этого следует, что аргументы Пилипчука верны, – спокойно сказал Перелыгин, решив держаться от всего этого в стороне.
– Направление мысли понятно, могу предположить тему следующей статьи. – Сороковов не проявил ни малейшего раздражения, сохраняя доверительность. – Вы уверены, конечно, что правильно ухватили проблему, но ее желательно увязывать не только с конкретной ситуацией, а, комплексно, с жизнью. Иначе легко попасть впросак. Да, важно было привлечь в район средства. – Он помолчал. – Это удалось, и сейчас вокруг нового прииска не нужны скандалы. Тем более что изменить они ничего не смогут. Поэтому не позволяйте себя использовать.
– Я не болванчик в преферансе, чтобы меня использовать. Нравится вам или нет, но Пилипчук оказался прав, и изменить кое-что можно. – Перелыгин держал внутреннее равновесие.
«Однако разговорчик у нас, – подумал он. – Сороковов, конечно, подразумевает Любимцева, больше некого. Совсем плохи его дела».
Любимцев оставался единственной фигурой в Городке, годной к грамотному управлению районом, настоящим клешнинским кадром. После его отъезда многие разговоры чаще всего начинались или заканчивались одинаково: «А вот при Клешнине…»
Как-то Перелыгин все же уговорил Любимцева заехать на знаменитый «подпольный» завод, где делали панели для домов. Они походили, последили за погрузкой в трейлер фрагментов будущего дома.
«Вот это и есть тот самый завод, которого нет. – Любимцев поковырял ботинком какой-то камень. – В списках Госплана данное чудо не значится, но, как видишь, работает».
«Зачем ему это было надо? – Перелыгин взглядом еще раз обежал цех, рабочих, начавших заливку новых форм. – Он же знал, на что идет? Не поверю, что не знал».
«Все проще. – Любимцев отшвырнул камень ногой. – Конечно, знал. А как новые прииски строить, халупы наши сносить? Сентачан нас многому научил – не получилось поставить идеальный поселок».
«Почему эти люди рисковали, ничего не получая для себя, кроме неприятностей? – думал Перелыгин. – А Сороковов? Он из того же поколения, но другой. Может быть, я его не понимаю? Он хочет привлечь в район деньги. Клешнину тоже требовались деньги, под них нашли Сентачан, а сейчас – липовый прииск под демагогию об ускорении. Значит, по-другому уже нельзя, и Сороковов действует по сегодняшним правилам? Если так, я, видимо, его недооцениваю».
Перелыгин не мог объяснить, почему все, что делает Сороковов, ему кажется неправильным. От него не исходило ярких идей, казалось, он сторонится их, выкорчевывая старые кадры, пережившие до него трехлетнее правление Михайлова.
Тот стремительно сменил Клешнина, приехав после учебы в Москве, и так же стремительно через три года перебрался в обком. Он был отлаженной человеко-машиной, карьерным работником заката брежневской эпохи – хорошо обученный управленец, циничный прагматик, вышколенный партийной академией. Ему требовалось отработать положенные по негласным законам три года и двинуться вверх. Он не позволял себе вольностей, скандалов, не ссорился с начальством, не допускал внутренних разборок. Отбарабанил срок, как прилежный отличник учебы.
Старые кадры поначалу напряглись, но он напомнил, что появился новый кучер, для острастки «навешал» выговоров, будто прошелся хлыстом по крупам испытанных, но застоявшихся лошадей. Корифеи ухмыльнулись, разгадав нехитрый ход, и впряглись в тележку.
Сороковов другой. Невозможно было понять, что он любит, во что верит, чего на самом деле хочет. Он скрывал свои чувства и желания, а здесь ценились личности с достоинствами, ради которых прощались даже крупные недостатки.
– Вы понимаете, о чем речь, – помолчав, сказал Сороковов. – Борясь со мной, ничего толкового не добьетесь, только себе жизнь осложните. – Он поднял руки. – Нет-нет, это не угроза, я вам не мешаю. Вам, может быть, кажется, что вы сражаетесь за высокие цели, а на самом деле идет обычная возня – кто-то просто не хочет терять насиженное место. Сейчас важно удержать динамику развития. Новый прииск в этом поможет. Мы пока плохо представляем, что принесут нам ветры перемен, но выиграет тот, кто поймает их в свои паруса, поэтому вам лучше быть со мной, а не против. Подумайте о моих словах.
Подъехав к своему дому, Перелыгин долго сидел в машине. Сороковов поставил его перед выбором – требовалось ответить: с кем он? А дальше? «А дальше, – сказал он себе, – война на уничтожение, но у меня нет ни одного шанса выиграть ее. – Он ударил ребром ладони по рулю. – Черт, почему, когда другие спокойно плывут по течению, я гребу против? Не назло, не из-за желания сделать что-то наперекор. То ли это засевший во мне дух противоречия, то ли какая-то сила, оберегающая от превращения в «как все»? Я иногда не понимаю, что влияет на мой выбор, – думал Перелыгин, – да и возможно ли понять? Правильного ответа не найти. Только жизнь подскажет. Как там говаривали: «Практика – критерий истины»? Вот и посмотрим, а сейчас надо предупредить Любимцева».
Став секретарем парткома экспедиции, Рощин чувствовал приятное возбуждение, как весной, перед заброской в поле. В такое время геологов охватывала лихорадка: утверждались задания, выверялись маршруты, готовилось оборудование и снаряжение. В эти дни оживали старые и рождались новые надежды, они зажигали глаза, заряжали энергией, изгоняли зимнюю спячку. Заканчивались споры в курилках и на кухнях – их предстояло рассудить в столкновении с природой.