Когда причастников почти не осталось и храм постепенно пустел, у самых дверей раздался шум. Послышались вопли: «Пусти к батюшке, уж как надо причаститься… Батюшка, вели пустить, причасти ты нас!»
Видно было, что охрана не впускала в храм каких-то людей, то ли опоздавших к службе, то ли только что откуда-то приехавших. Иоанн распорядился впустить. Когда человек пятнадцать вошли, Арсений заприметил среди них и своих нечаянных встречниц. Наклоняясь к Иоанну, он шепнул:
— Батюшка, это ваши неразумные почитательницы — «иоанниты»!
— Ничего, ничего, — ответил тот, — это же верующие люди, им без храма нельзя.
Действительно, вошедшие чинно и молча выстроились в очередь и со скрещенными руками на груди стали подходить к батюшке. Он на каждого внимательно смотрел, что-то говорил, выслушивал обращения. Ни крику, ни шума, ни беспорядка! Все они причастились, но не спешили уходить, стояли и будто чего-то ждали. Иоанн уловил их ожидание и, подойдя к краю солеи, обратился к ним: «Братия, други! Любите Церковь… в Церкви — ваша жизнь или ваша живая вода, бьющая непрестанным ключом из приснотекущего источника Духа Святаго; ваш мир ваше очищение, освящение, исцеление, просвещение; ваша сила, помощь; ваша слава, в ней — все высочайшие вечные интересы человека. О, какое благо Церковь! Слава Господу Церкви, изливающему на нее свои дары и в безмерном множестве! О, веруйте, веруйте не словами только, но делами во святую соборную, апостольскую церковь!»
Арсений, наблюдавший со стороны за происходящим, подумал: «Как точно батюшка выбрал слово, как оно воздействует на людей!»
Верующие, словно именно этих слов и ожидавшие, чинно стали покидать храм. Они были спокойны, умиротворены.
Уже после службы, когда Арсений и Иоанн остались одни, Арсений, все еще переживая обстоятельства завершения службы, осмелился спросить:
— Как же, батюшка, вы решились впустить этих людей? О них столь много чего нехорошего говорят: смутьяны, своевольны, дебоширы…
— Ну чего же тут бояться? — ответствовал Иоанн. — Если они меня почитают, то и слушаться будут.
Подойдя к жертвеннику, они стали допивать оставшуюся теплоту. Неожиданно Иоанн спросил:
— У вас в Чудове хорошее вино подают для служения?
— Среднее, — ответил Арсений.
— Я же, — продолжил Иоанн, — стараюсь для такого великого таинства покупать самое лучшее… Нельзя по-другому.
По прошествии получаса Иоанн и Арсений присоединились к ожидавшим их на террасе домика, где проживал батюшка. Был подан чай, все отдыхали и негромко переговаривались, обсуждая перипетии заканчивавшегося дня. Иоанн дремал в отведенном ему кресле… Но спокойствие длилось недолго — доложили о прибытии из Ярославля представителей «православного русского народа», пожелавших видеть батюшку. Игуменья Ангелина, взглянув на отдыхающего батюшку, просила передать, что сейчас не время, пусть придут завтра с утра. Но Иоанн уже услышал и бодрым голосом проговорил: «Матушка, не волнуйтесь, пусть войдут… приму».
Пришедшие стали говорить о злонамеренных действиях иоаннитов, указывая, что те собирают деньги, отбирают дома, а, главное, проповедуют, что в Иоанне Кронштадтском воплотилась Святая Троица, Сам Бог!.. Видно было по лицу Иоанна, что ему неприятно и прискорбно дошедшее до него известие.
— А кто особенно распускает такую ересь? — поинтересовался он.
— Михаил Петров… да он при вас, в Ваулове, — последовал ответ.
— Позовите его ко мне.
Вскоре пришел Петров. С поникшей головой встал перед батюшкой на колени.
— Скажи мне, Михаил, — начал расспрос Иоанн, — когда ты приносил мне даяние, не спрашивал ли я всегда тебя, доброхотные ли они, не вымогаете ли их у кого? Что ты отвечал? «Для вас все рады жертвовать!»
— Да, правда, — мотнул головой Петров.
— А теперь, посмотри, какие идут разговоры: вы моим именем обираете народ, да еще ересь проповедуете, будто я Бог. Только безумцы так могут говорить, ведь это богохульство. Покайся и ты, и твои собратья, а не то проклятие Божие падет на вас.
Тут же составлен был акт обличения, который подписали Иоанн и все присутствующие. Его передали представителям «православного русского народа». С наказом: «Идите и говорите то, что слышали и видели… И при необходимости читайте сами и другим давайте читать этот документ». Довольные, те ушли, пятясь и кланяясь.
Покинув Ваулово, не мог Иоанн не проследовать в гости к Таисии Леушинской в Новгородскую губернию. 28 июня он прибыл и пробыл здесь девять дней. «Это было уже последнее его посещение, — свидетельствует Таисия. — Он был уже очень слаб, почти ничего не мог кушать, мало разговаривал, все больше читал, уединялся, но служил ежедневно в соборном храме… В день отъезда спросил меня: «Сколько дней я пробыл у вас, матушка?» — Когда я ответила, то он продолжал: «Девятины справил по себе… уже больше не бывать мне у тебя… Спасибо тебе, спасибо за твое усердие, за любовь… за все!»[269].
Сестры монастыря провожали батюшку, как всегда, с пением и со слезами. Всем было ясно, что «бесценный светильник» догорает. Повозка выехала из стен монастыря… Иоанн все оборачивался и оборачивался, будто пытаясь насмотреться и навсегда запечатлеть внутри себя дорогой ему вид: «Любуюсь, Таисия, еще раз на твою обитель… Тихая, святая обитель! Да хранит ее Господь… поистине с вами Бог!» Как ни грустно было Таисии, но не хотелось ей, чтобы с таким чувством покидал ее монастырь любимый ею пастырь. «Батюшка, мы еще не прощаемся, — ласковым голосом говорила она. — Я взяла на пароход наших певчих… И мы будем с вами».
Но день расставания неумолимо приближался… Накануне Иоанн попросил сестер пропеть все известные им «Херувимские» песни. Песнопений набралось много…
— Это моя любимая песнь, я сам ее пел, будучи мальчиком, — грустно произнес Иоанн, когда дошла очередь до «Симоновской». — Повторите.
Затем пропели по его просьбе «О Тебе радуется»… Иоанн во время этого необычного концерта сидел в кресле у борта парохода, закутанный в теплую рясу, и регентовал правой рукой, и подпевал. Когда пропели «Высшую небес», он заметил: «Хорошо, но уже новый напев, а я певал иначе».
Неожиданно он своим мелодичным, но уже старческим голосом запел песнь и до конца, то есть до слов «во еже спастися нам», пропел. Потом встал, растроганный и умиленный, и, обращаясь к певчим, произнес: «Ну, дай Бог и нам всем спастися! Спасибо вам, сестры, за ваше прекрасное сладкопение, которым вы и всегда утешали меня…» На следующий день, 6 июля 1908 года, они расстались… навсегда.
Дальнейший путь лежал через Устюжну, где Иоанн провел у добрых своих друзей и духовных чад Поздеевых целых четыре дня. 16 июля он уже в Ярославле, а вечером этого же дня — вновь в Ваулове. Из Ваулова Иоанн уезжает утром 5 августа, а на следующий день, 6 августа, он служит обедню в Иоанновском монастыре в Санкт-Петербурге, где, как всегда, «народу набралось видимо-невидимо». Он даже говорит «маленькое слово». Поначалу Иоанн намеревался приобщить всех собравшихся, но увидев возникшую страшную давку, отказался от этого намерения и ушел из храма. 7 же августа, там же, в Петербурге, но теперь уже в Леушинском подворье, служит он литургию. На следующий день Иоанн возвращается в Кронштадт — тем завершилось его последнее паломничество.
В его дневнике появляются записи-отклики на свершавшиеся в летние месяцы события. Много переживаний доставил проходивший в Киеве очередной Всероссийский миссионерский съезд. Он был весьма представительным: более трехсот участников, из которых — 26 архиереев, председательствовал епископ Волынский и Житомирский Антоний (Храповицкий).
На рассмотрение съезда вынесли вопрос об иоаннитах. Обобщенные сведения сводились к тому, что «секта» сформировалась во второй половине 1880-х годов в Кронштадте в Доме трудолюбия. Но официально ее существование было зафиксировано в отчете обер-прокурора Синода за 1901 год. С 1895 года центром иоаннитов стал Ораниенбаум, куда переселилась одна из руководительниц — Матрена Киселева, которую принимали за «пророчицу» и даже называли «богородицей» Порфирией. Постепенно последователи этого движения проявили себя среди крестьянского населения во многих губерниях Европейской России. Киселева умела себя подать: в своей резиденции, в совершенно темной комнате, принимала посетителей по одному, сидя в углу под иконами. Беря подношения паломников, она каждому милостиво обещала решить все их проблемы и в этой, и в будущей жизни. После смерти Киселевой в 1905 году ее могила в Ораниенбауме стала местом поклонения. Почитались и другие руководители секты — Назарий Дмитриев, Матфей Псковский, Василий Пустошкин и Михаил Петров.