Читать интересную книгу «Мой бедный, бедный мастер…» - Михаил Булгаков

Иван, которого уже пугали вспышки зеленые, желтые и красные, Иван, оглушаемый гудками и густым хриплым ревом генерала Гремина из каждого окна, с каждого столба, углубился в переулок, где было не так страшно, и тут следы его пропали.

Глава 5 ДЕЛО БЫЛО В ГРИБОЕДОВЕ

Белый, большой, двухэтажный дом старинной постройки помещал ся в глубине небольшого и чахлого сада на бульварном кольце и но сил название «Дома Грибоедова». Говорили, что некогда он принад лежал тетке Грибоедова, хотя, сколько помнится, никакой тетки у Грибоедова не было. Так что надо полагать, что рассказы о том, как Грибоедов в этом самом доме, в круглом зале с колоннами, читал ста рухе сцены из «Горе от ума», представляют собою обыкновенные московские враки.

Но как бы то ни было, в настоящее время дом был во владении той самой московской ассоциации литераторов, или Массолит, сек ретарем которой и был Александр Александрович Мирцев до своего появления на Патриарших прудах. Комнаты верхнего этажа были за няты различными отделами Массолита и редакциями двух журналов, вверху же находящийся круглый зал отошел под зал заседаний, а весь нижний этаж был занят популярнейшим в столице писатель ским рестораном.

В половину одиннадцатого вечера в довольно тесной комнате вверху томилось человек двенадцать литераторов разных жанров, ожидающих опоздавшего Александра Александровича. Компания, рассевшаяся на скрипящих рыночных стульях, отчаянно курила и томилась. В открытое в сад окно не проникала ни одна свежая струя. Москва накалила за день свой гранитный, железный и асфаль товый покров, теперь он весь жар отдавал в воздух, и было понятно, что ночь не принесет облегчения.

Драматург Бескудников вынул часы. Стрелка ползла к один надцати.

– Однако он больно здорово запаздывает, – сказал поэт Двубратский, сидящий на столе и от тоски болтающий ногами, обутыми в желтые туфли на толстенной каучуковой подошве.

– Хлопец на Клязьме застрял, – сорванным голосом отозвалась поэтесса Настасья Савишна Храмкина.

– Позвольте, все это хорошо, что он на Клязьме, – заговорил ав тор популярных скетчей Загривов, – я и сам бы сейчас на веранде чайку попил, вместо того чтобы здесь сидеть. Ведь он же знает, что заседание в десять? – В голосе Загривова слышалась справедливая злоба.

– А хорошо сейчас на Клязьме, – подзудила присутствующих Храмкина.

– Третий год вношу денежки, однако до сих пор ничего в волнах не видно, – отозвался новеллист Поприхин.

– Клязьма место генеральское, – послышался из угла голос Водопаева.

– Словом, это безобразие! – воскликнул Денискин, человек нео пределенного жанра, пишущий и стихи, и пьесы, и критические ста тьи, и рецензии. – Пять минут двенадцатого!

Его поддержали и Буздяк и Глухарев. В комнате назревало что-то вроде бунта. Решили звонить. Звонили на Клязьму, в литераторский дачный поселок. Попали не на ту дачу – к Семуковичу. Потом попали на ту, на какую надо, узнали, что товарищ Мирцев и вовсе не бывал сегодня на Клязьме.

Стали звонить в комитет искусства, науки, литературы – Исналит, в комнату 918. Никого в этой комнате не было.

Тогда началось возмущение. Храмкина заявила напрямик, что при всем уважении ее к товарищу Мирцеву она осуждает такое пове дение – мог бы и позвонить! Ведь его двенадцать человек ждут!

– Мог бы позвонить! – гудел Буздяк.

Но товарищ Мирцев никому позвонить не мог. Далеко, далеко от дома Грибоедова, в громадном зале с цементным полом, под силь ным светом прожекторов на трех цинковых столах лежало то, что было когда-то Мирцевым.

На первом – обнаженное, в засохшей крови тело с перебитой ру кой и раздавленной грудной клеткой, на втором – голова с выбитыми передними зубами, с бессмысленным глазом, которого не пугал режущий свет тысячесвечовой лампы, с слипшимися в крови волоса ми, на третьем – груда заскорузлых тряпок, в которых и узнать нель зя было костюм Мирцева.

У стола стояли седой профессор и молодой прозектор, оба в ко жаных халатах и резиновых перчатках, и двое в защитных блузах, в крагах с маленькими браунингами на поясах. Стоявшие тихо сове щались о том, как лучше поступить: закрыть ли наглухо черным по крывалом останки Мирцева и так уложить их в гроб, который завтра будет выставлен в круглом зале Массолита, или же пришивать стру нами голову к туловищу, черной повязкой закрыть только глаза, а другою шею и так выставить, для того чтобы члены Массолита мог ли попрощаться со своим секретарем.

Решили сделать второе, и прозектор крикнул сторожу:

– Иглы! Струны!

Да, он не мог позвонить! И в половину двенадцатого опустела комната, где должно было быть заседание, и не состоялось оно, как раз как и предсказал неизвестный на Патриарших прудах.

Все двенадцать литераторов спустились вниз, чтобы поужинать в ресторане. Тут опять недобрым словом помянули Александра Алек сандровича: мест на веранде под тентом, где кое-как можно было ды шать, уже не оказалось, и пришлось идти в низкие сводчатые залы зимнего помещения.

Без четверти двенадцать, как гром, ударил вдруг рояль, ему отве тили прыгающие скачущие звуки на тонких клавишах, захромали синкопы, завыли в рояле какие-то петухи – пианист заиграл бравур ный зверский фокстрот. От музыки засветились лоснящиеся в духо те лица, показалось, что заиграли на потолке лиловые с завитыми по-ассирийски гривами лошади, кто-то пропел что-то, где-то пока тился со звоном бокал, и через минуту весь зимний зал заплясал, а за ним заплясала веранда.

Заплясал Глухарев с девицей – архитектором Тамарой Сладкой, заплясал Буздяк с женой, знаменитый романист Жукопов с киноакт рисой. Плясали Драгунский, Чапчачи, Водопоев с Храмкиной, пля сала Семейкина-Галл, схваченная крепко неизвестным рослым в бе лых брюках.

Плясали свои и приезжие в Москву: Иоганн из Кронштадта, ка кой-то Витя Куфтик из Ростова – кажется, режиссер.

Плясали неизвестной профессии молодые люди в стрижке бок сом, в пиджаках с подбитыми ватой плечами.

Плясал пожилой с бородой, в которой застряло перо зеленого лу ка, топчась, как медведь, перед хилой девушкой в зеленом шелковом платьишке.

Официанты с оплывающими лицами несли над головой кружки с пивом, хрипло и ненавистно говорили «виноват», продираясь меж ду танцующими, где-то кто-то кричал в рупор: «Карский – раз!»

Словом – ад. И перед самой полночью было видение: вышел на веранду черноглазый красавец с острой, как кинжал, бородой, во фраке и царственным благосклонным взглядом окинул свои владения. Утверждал, утверждал беллетрист Избердей, известнейший мистик и лгун, что этот красавец не носил раньше фрака, а был опо ясан широким кожаным поясом, за которым торчали пистолеты, а воронова крыла волосы красавца были повязаны алым шелком, и плыл под его командой не ресторан на Кольце, а бриг в Караиб ском море под страшным флагом – черным с Адамовой головой.

Но нет, нет! Лжет, лжет, склоняясь к рюмке, Избердей! Нет ника ких Караибских морей на свете, и не плывут отчаянные флибустье ры, не гонится за ними корвет, не слышно пушечного его грохота, не стелется над волнами пушечный дым.

Ничего этого нет, не было! И плавится лед в вазочке, и видны на литые кровью глаза Избердея, и тоскливо мне!

Ровно в полночь фокстрот прекратился внезапно, как будто ктото ударил пианиста в сердце ножом, и тотчас за всеми столами загре мело слово «Мирцев», «Мирцев!». Конечно, вскакивали, вскрикива ли: «Да не может быть!» Не обошлось и без некоторой чепухи, впол не понятной в ресторане. Так, кто-то, залившись слезами, тут же предложил спеть вечную память. Уняли. Кто-то суетился и кричал, что необходимо сейчас же, тут же, не сходя с места, составить кол лективно телеграмму и немедленно послать ее…

Но куда и зачем ее посылать? В самом деле, куда? И на что нужна эта телеграмма тому, чей затылок сейчас сдавлен в руках прозекто ра, чью шею сейчас колет кривыми иглами, струнит профессор?

Да, убит… Но мы-то живы? Волна горя высоко всплеснулась, но стала опадать, и уж кто-то вернулся к столику и украдкой выпил водочки и закусил, не остывать же киевским котлетам… Ведь мы-то живы?

Рояль закрыли, танцы отменили, трое журналистов спешно поки нули дом тетки. Им уже звонили на вешалку ресторана из редакций – нужно было сейчас же писать некрологи.

Итак, гости вернулись к своим столам, обсуждая страшное собы тие и споря по поводу сплетни, пущенной Храмкиной и Избердеем, именно, что Мирцев не случайно попал под трамвай, а бросился под него умышленно, потому что…

Но не успела сплетня разбухнуть, как произошло второе, что по разило публику в ресторане побольше, чем известие о смерти Мирцева.

Первыми взволновались лихачи, всегда дежурящие на бульваре у входа в грибоедовский сад. Один из них даже с козел слез, причем послышался его иронический возглас: «Тю! Вы поглядите!»

Вслед за тем от решетки отделился маленький огонечек, а с ним вместе – беленькое тощее привидение, которое и направилось по асфальтовой дорожке под деревьями прямо к веранде. За столиками стали подниматься, всматриваться, и чем больше всматривались, тем больше изумлялись.