Из нормандских рядов раздались крики. Сабина поднялась на цыпочки, чтобы лучше видеть. Около сорока всадников оторвались от линии обороны и пустились вслед за отступающими лучниками. Бохемонд, который как раз подошел к ручью, чтобы посмотреть на раненых и напиться, в сердцах швырнул чашу на землю.
– Черт бы побрал этих идиотов! – проревел он. – Я же не отдавал приказа. Кто посмел меня ослушаться? – Он пробивался через боевой строй, как плуг через почву. Прозвучал горн, требующий, чтобы всадники вернулись, но звук не был услышан.
Нормандские лошади были не так быстроноги, как турецкие, и не могли догнать отступающих лучников. Появилась новая волна сарацин, они окружили нормандцев, осыпая их градом стрел. Под этим натиском падали пораженные стрелами люди и лошади. Размахивая ятаганами, турки принялись добивать их. Сабина отвернулась.
– Спаси их Господь, – прошептал Симон, наблюдая, как один за другим погибают рыцари. Горстка всадников вырвалась из кольца и ринулась назад. Их щиты были утыканы стрелами.
Раненых принесли к ручью, и среди них Симон узнал заносчивого рыцаря, который на заре спорил с Бохемондом. Теперь его зубы были оскалены в гримасе боли, и черное копье сарацин торчало из его груди, причем засело оно так глубоко, что вытащить его скорее всего не представлялось возможным.
Какая высокая цена за глупость, подумал Симон, хотя понимал, что не ему судить этого человека, потому что он сам совершал большие глупости и собирался дальше продолжать в том же духе. Он, хромая, вернулся на поле битвы.
В полдень стрела пробила его щит и кольчугу и сорвала кусок плоти с ребер. Он закачался и, поскольку и так нетвердо стоял на ногах, упал. Он услышал топот копыт и краем глаза заметил турецкого солдата с нацеленным на него копьем. Последним усилием воли Симон накрыл себя щитом. Копье пробило щит, латы и кольчугу и пригвоздило его к земле. Он услышал свой крик. Черные и красные точки заплясали перед глазами, и он потерял сознание.
Он пришел в себя от голоса Сабины, уговаривающей его попить, и почувствовал край чаши у своих губ. Она поддерживала его за плечи, ее фиалковые глаза были полны слез. Он с трудом сделал глоток.
– Мой щит… – прохрипел он. – Вели Тюрстану найти запасной.
– Ну конечно, – пробормотала она. – Он как раз пошел его искать. Позволь мне посмотреть на твои раны, пока он ищет щит.
По ее тону он понял, что Тюрстан ничего подобного не делал, но он был в полубессознательном состоянии и смог только слабо возразить. Послышался громкий рев нормандцев, и он попытался подняться, уверенный, что турки пробили оборону.
– Тихо. – Сабина положила ладонь на его плечо и заставила лечь. – И радуйся. Подошла вторая армия. Мы спасены.
Ее слова заглушили крики радости, донесшиеся снаружи, Симону казалось, что эти громкие звуки разорвут его череп. Сознание уходило, и, хотя глаза его были открыты, он видел не палатки и суетящихся женщин, а высокого человека с волосами цвета меди и красной полосой на шее, который держал в руке боевой топор.
Как ни старался Симон держаться, настоящая битва для него началась после того, как турки были повержены. Вдобавок к ранам нога так воспалилась, что он почти не приходил в сознание.
– Мы не можем взять его с собой в Антиохию, – объявил Ральф де Гал, зашедший навестить Симона, – дорога слишком трудная. – На следующее утро армия должна была двинуться к Антиохии, путь ее лежал через безводную знойную пустыню. – Больные и слабые такого похода не выдержат.
Сабина взглянула на Симона, который дремал в тени палатки.
– Я уже это слышала, милорд, – тихо произнесла она. – Я понимаю, что если он пойдет с вами, то это будет его последний путь. Он должен вернуться домой – хочет он этого или нет. – Она повернулась к де Галу. – Я останусь с ним и буду за ним ухаживать. Это мой муж давал клятву дойти до Иерусалима, не я.
Де Гал молчал, и она уже подумала, что сказала что-то не так, потому что щеки его залил румянец. Тонкими, изящными пальцами он отстегнул кожаный мешочек от ремня и бросил ей.
– Вот возьми, – сказал он. – Это поможет вам добраться до дома.
Она поймала его, почувствовав тяжесть золотых монет. Те крестоносцы, которые держались на ногах к концу битвы, заставили турок бежать, бросив свои обозы, и к вечеру люди, которые утром были нищими, стали богатыми, как короли.
– Мне не нужна ваша милостыня, де Гал, – прохрипел Симон. Он проснулся и слегка повернулся к бретонцу, но видно было, что это движение дорого ему стоило. Он побледнел, на лбу появились капли пота.
– Я даю это не вам, а женщине, – возразил де Гал и подошел поближе к Симону. – Если она остается с вами, то заслуживает вознаграждения за свою верность.
Сабина презрительно сверкнула глазами. Симон же засмеялся.
– Вы слишком низко ее оценили, милорд, – хрипло проговорил он.
Де Гал не мог ничего понять.
– Вы хотите сказать, что я должен был дать ей больше?
– Я хочу сказать, что ее верность не оплатить золотом. – Симон бросил на нее такой взгляд, который, несмотря на лихорадку, пронзил ее, как стрела.
– Понятно, – поднял брови бретонец.
– Ничего вам непонятно. И никогда вы ничего не понимали. – Симон сморщился, но скорее от боли, чем от презрения. Глаза его снова закрылись.
– Милорд, ему надо отдохнуть, – пробормотала Сабина, подходя к Симону. Она смочила в воде кусок ткани и положила ему на лоб.
Де Гал кивнул.
– Я отнесу ваши молитвы за себя и Уолтефа с собой и Иерусалим, – пообещал он, – И буду молиться за ваше благополучное возвращение домой. – Когда Симон не ответил, де Гал повернулся и ушел с обреченным видом.
Сабина облегченно вздохнула. Ее беспокоило его присутствие. Оглядевшись и убедившись, что никто не смотрит, она подняла юбки и прикрепила мешочек с золотом к поясу.
– Я часто слышал, что женщины хранят свои сокровища под юбками, но увидел впервые, – слабым голосом произнес Симон. Он снова открыл глаза, и она видела, чего ему стоит борьба с изматывающей болью.
Она сняла кусок материи с его лба, смочила его и снова положила.
– Тебе не стоит тратить силы на глупости, они тебе понадобятся в дороге, – укорила она его. – Со мной не надо притворяться.
Он проглотил комок в горле.
– Я не ради тебя притворяюсь, – пояснил он сквозь сжатые зубы. – Ради себя.
Глава 35
Закусив губу, Сабина впустила отца Жильбера в комнату, где лежал Симон. Лихорадка съела всю его плоть, оставив только кости, и она боялась, что он может умереть. В юности она легко лечила соколов, спасала слабых от голода, насильно кормя их, промывала воспаленные глаза, расправлялась с паразитами. Но она не смогла спасти детей от лихорадки, а мужа от смерти в воде. Теперь человек – первый, в кого она влюбилась в молодости, – умирал у нее на глазах.