Я поднимаю глаза, желая увидеть, что Юлали хоть немного ощущает то же, что и я. И наталкиваюсь на тот самый взгляд. Нет, теперь он все же другой. Так, словно она получила подтверждение всему худшему, что ожидала от меня. И это как мощнейший удар в грудь, способный остановить сердце.
— Думаешь, это всегда будет срабатывать? — Ее губы дрожат. — Что сможешь сделать что угодно, заставить меня, согнуть, принудить, заставить отказаться от собственной жизни, а потом просто раздвинуть мне ноги, и я все прощу только ради того, чтобы ты трахал меня регулярно?
В ее голосе, наконец, чувства. Но это такое яростное презрение и негодование, от которых стынет кровь.
— Ну, что же ты остановился, Альфа? — усмехается она мне в лицо. — Давай, действуй. Ты ведь знаешь, еще немного усилий — и я буду извиваться и стонать под тобой, как настоящая похотливая сучка. Это же, мать ее, наша хренова физиология, Северин. Как бы я ни относилась к тебе в реальности — в постели не смогу сопротивляться и дам все, что захочешь. Только знаешь что? Можешь меня запереть, оторвать от всего, что я люблю и чем дорожу, и хоть до смерти затрахать, доказывая, какую власть имеешь над моим телом. Но обладать моим сердцем и разумом ты никогда не будешь! Слышишь? Я никогда не стану жалкой и всепрощающей, униженно выпрашивающей крохи твоего внимания! — Юлали теперь всю трясет, и она уже кричит.
Только почему мне кажется, что она говорит так, словно обращается не только ко мне. В ее глазах застарелая, пустившая в самую глубь корни боль. Такая давняя, глубоко спрятанная, но от этого не менее реальная и мучительно-острая.
— Лали… — Ее боль отзывается во мне, убивая желание, но наполняя таким глубоким состраданием и гневом к тому, кто посмел вколотить это мучение так глубоко в ее сердце. — Лали, девочка моя…
Я провожу пальцами по ее лицу, лаская, желая впитать, забрать себе то, что ее гложет.
— Нет! — дергает она головой, отказываясь делиться со мной.
— Лали, Лали, пожалуйста. — Я целую ее лоб и волосы, прошу прощения за себя и за то, что было в ее прошлом. Не знаю за что на самом деле, но все равно умоляю отпустить, забыть.
— Нет! — Она сжимает зубы, не верит, не отпускает.
— Девочка моя, прости меня, — шепчу и отстраняюсь, чтобы видеть ее глаза. — Как мне все исправить?
— Отпусти меня, — даже не задумываясь, говорит она.
Отпустить? Нет! Нет! Все во мне, каждая моя частица восстает против этого. Это противоречит всему, что есть во мне: не важно — разумному или инстинктивному, первобытному. Это единственное, что просто физически невозможно, просто потому что невозможно вообще.
— Нет. Разве ты не понимаешь, я хочу защитить тебя. Я забочусь о тебе!
Ее губы неожиданно дергаются в циничной ухмылке.
— Заботишься? Защищаешь? Добрый, любящий Альфа! А кто меня защитит от тебя и твоей «любви и заботы»? Как скоро ты начнешь вколачивать в меня свою любовь, если я окажусь недостаточно понятливой?
Меня словно отбрасывает от нее. Я просто не могу прямо сейчас дышать с ней одним воздухом из-за той дикой волны боли, что исходит от моей жены. Он стал непригодным для жизни. Юлали провожает меня прежним тяжелым взглядом. Она что, думает, что я когда-то смогу поднять на нее руку? Но как ей такое вообще могло прийти в голову? Кто-то делал это раньше? Пытался вбить в нее подчинение с помощью жестокости и боли? Ненависть, такая мощная и жгучая, равной которой не было в моей жизни, стремительно заменяет каждую каплю крови в моем теле. Я хочу знать, кто он. Хочу сжать его горло и наслаждаться видом покидающей его глаза жизни. Господи Боже, никогда, никогда я не хотел убить кого-то так сильно, как хочу сделать это прямо сейчас! И клянусь, я сделаю это, как только узнаю, кто он!
Я заставлю Юлали сказать мне, кто он. Не сейчас. Прямо в эту минуту мне надо уйти прочь, иначе я взорвусь и разнесу все на хрен в мелкие щепки. А моя бесконтрольная ярость совсем не то, что я должен показать Юлали, если надеюсь хоть когда-то наладить все вновь. Потому что, похоже, именно взрыва насилия она и ожидает от меня. Нет! Этого не будет, девочка моя. Не при тебе, ни за что на свете.
Судорожно натянув одежду, я иду к двери.
— Уходишь? — спрашивает Юлали.
— Да. Мне нужно проветриться, — скриплю я, насилуя сжатое гневом горло.
— Ну да. Меня-то ты не поимел, так что, конечно, нужно сходить выпустить пар. Желаю хорошо провести время! — насмешливо говорит она.
Я убью этого ублюдка! Я убью его тысячу раз!
Через несколько шагов налетаю на Камиля, он смотрит мне в лицо и переводит недовольный взгляд на дверь трейлера.
— Что она тебе опять… — начинает он.
— Заткнись! Лучше присмотри тут, — рычу я и иду дальше как можно быстрее, потому что невыносимое желание нанести кому-то или чему-то невосполнимый вред просто распирает меня.
Беру в боксе мотоцикл и выезжаю на арену. Делаю трюки снова и снова, все усложняя их. До тех пор, пока не заканчивается бензин в баке.
Бросаю железного коня прямо у одного из трамплинов и брожу по укатанной поверхности, пытаясь выгнать из головы кровавую пелену. Телефон звонит. Раз. Потом еще. Еще. Не выдержав этой настырности, я достаю его из куртки. Мама. Я попросил Нести позаботиться о ней, пока я не разберусь в наших отношениях с Юлали. Видимо, больше ждать она не хочет. Не хочу ни с кем говорить, но прятаться и избегать разговора — это не в моем характере.
— Да, мам, — устало хриплю в трубку.
— Северин, сынок, как ты?
— У меня все нормально.
— Сынок, припомни, пожалуйста, тебе хоть когда-то в жизни удавалось удачно мне соврать?
Нет, не удавалось. Не значит, что я плохо пытался. Наверное, это в принципе невозможно.
— Мам, пожалуйста, я сейчас не настроен на общение. Прости меня. Может, завтра.
— Очень жаль, милый, но речь не идет о каком-то «общении». Нам нужно поговорить.
— Когда? — вздыхаю я в телефон.
— Вчера, сынок. Это касается Юлали. И, думаю, это очень-очень важно.
Что моя мама может знать о Юлали? Они общались в общей сложности меньше получаса. Но деваться некуда.
— Я приеду к тебе в отель через полчаса.
Вскоре мы сидели в баре при мамином отеле в затененной уединенной кабинке. Мама немного нервно вращала стоящий перед ней стакан с соком.
— Скажи, сынок, Юлали рассказывала тебе что-то о своей родной стае?
— Нет, мам. Она одиночка. Нести удалось выяснить, что она родом из Луизианы. Но больше ничего.
— Боже мой! Бедный ребенок! — В глазах мамы блеснули слезы, и голос задрожал. — Как же она выжила?
— Лали сильная, мама.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});