- Может ли кто-нибудь одолжить мистеру Агасси кроссовки размера десять с половиной?
- Только фирмы Nike, - добавляю я. - Это - условие контракта.
Мужчина на верхней трибуне, встав, размахивает своей кроссовкой.
Он говорит, что будет счастлив одолжить мне свою обувь. Брэд, поднявшись по трибунам, приносит мне ее. И хотя у болельщика оказывается девятый размер, я натягиваю его пару, словно полоумная Золушка, и продолжаю игру.
Неужели это моя жизнь?
Я играю матч за звание первой ракетки мира в кроссовках, одолженных у незнакомца в Штутгарте. Вспоминаю, как отец ремонтировал наши детские ботинки с помощью теннисных мячиков. Это кажется еще более странным и глупым. Я морально измучен, думаю: почему бы просто не остановиться, не уйти, не улететь отсюда? Что меня держит? Как я ухитряюсь выбирать нужные удары, удерживать и отнимать подачи? Мысленно я уже покинул стадион, еду в горы, арендую лыжный домик, готовлю себе омлет, задираю ноги повыше и вдыхаю запах заснеженного леса…
Обещаю себе: если выиграю, уйду из тенниса. И если проиграю, тоже уйду.
Я проигрываю.
Но не ухожу. Наоборот, лечу в Австралию играть в турнире Большого шлема. Открытый чемпионат Австралии 1996 года начнется через несколько дней, и мне предстоит отстаивать свой чемпионский титул. Я сейчас похож на безумца - с глазами, налитыми кровью, с изможденным лицом. Стюарду стоило бы снять меня с рейса. Впрочем, я чуть было сам с него не сошел: через несколько минут после того, как мы с Брэдом вошли в самолет, я испытал острое желание вскочить с кресла и выбежать из салона. Брэд, видя выражение моего лица, взял меня за руку.
- Давай, - сказал он, - расслабься. Может, случится что-то хорошее. Заранее не предугадаешь.
Я глотаю снотворную таблетку, запиваю ее водкой - и открываю глаза уже после посадки в Мельбурне. Брэд везет нас в отель Сото. Голова моя окутана туманом, плотным, как картофельное пюре. Коридорный ведет меня в номер - с роялем и винтовой лестницей с полированными деревянными ступенями. Я пару раз ударяю по клавишам фортепьяно и лезу по лестнице в постель. Споткнувшись, падаю со ступеней, по пути рассекая колено об острый край металлического парапета. Вокруг все в крови.
Я ЗВОНЮ ДЖИЛУ, он прибегает через две минуты. Говорит, что повреждена коленная чашечка. «Нехороший порез - качает он головой, - нехороший ушиб». Он перевязывает мне ногу и укладывает в постель. Утром оставляет меня в номере, запретив тренироваться.
- Нужно поберечь твое колено, - говорит он. - Чудо, если оно выдержит семь матчей.
В первом круге играю, заметно прихрамывая, с повязкой на ноге и заклеенным лбом. Болельщики, журналисты, комментаторы видят: я - уже не тот, что год назад. Проигрываю первый сет и быстро теряю две подачи во втором. У меня есть шанс стать первым после Роско Таннера действующим чемпионом, проигравшим в первом же круге турнира Большого шлема.
Мой соперник - некий Гастон Этлис из Аргентины. Он даже не похож на теннисиста, скорее на школьного учителя, вышедшего на замену. Его локоны слиплись от пота, а на недавно выбритых щеках уже пробивается щетина. Он специализируется на парном разряде и на игру в одиночном был квалифицирован каким-то чудом. Похоже, Гастон сам не до конца верит в то, что оказался здесь. Такого соперника я мог бы победить одним взглядом, не выходя из раздевалки, и тем не менее он выиграл у меня в первом сете и ведет во втором. Боже мой. Он же сам мучается от происходящего! Если я выгляжу больным, то он, похоже, охвачен паникой, будто ему в рот засунули рогатую лягушку. Надеюсь, у него хватит духа покончить со мной здесь и сейчас, потому что мне лучше получить билет на выход в самом начале.
Но Этлис потеет, трясется и постоянно принимает никуда не годные решения.
Начинаю слабеть. Сегодня утром я побрил голову - начисто, до голой кожи, - чтобы наказать себя. За что? За то, что я до сих пор мучаюсь из- за сорванной съемки Брук в «Друзьях», за то, что разбил все кубки, за то, что приехал на турнир неподготовленным, и, разумеется, за то, что проиграл Питу на чертовом Чемпионате США. Джил все время говорит: «Тебе не под силу обмануть человека в зеркале». Так пусть этот человек расплачивается. В спортивной тусовке меня прозвали «карателем» за то, что заставляю соперников носиться по корту, как угорелых. Сейчас я упрямо стремлюсь покарать себя самого, заставляя голову пылать огнем.
Эта затея удалась. Австралийское солнце как огнем жжет голую кожу. Я браню себя, затем прощаю, потом перезагружаюсь и нахожу способ довести второй сет до тай-брейка, который выигрываю.
В голове мечутся обрывки мыслей. Что еще я могу сотворить со своей жизнью? Стоит ли мне расстаться с Брук? Или жениться на ней? Я проигрываю третий сет. И вновь Этлис не выдерживает свалившегося на него счастья. Я выигрываю четвертый сет, снова на тай-брейке. В пятом сете Этлис выбивается из сил и сдается. Я не горжусь, не чувствую облегчения. Я смущен. Моя голова похожа на кровавый волдырь. Я вспоминаю отца, учившего обращаться с недругами: «Пусть у него мозг волдырями покроется!»
Позже журналисты спрашивают, мешает ли мне солнце. Я смеюсь. «Честно говоря, объясняю я, солнце - последнее, что меня беспокоит». Хочется добавить: «Просто я эмоционально изжарен», но предпочитаю смолчать.
В четвертьфинале играю с Курье. Он выиграл у меня шесть последних матчей подряд. У нас случались жестокие сражения как на кортах, так и в газетах. После того как он победил меня на Открытом чемпионате Франции в 1989 году, Курье жаловался, что мне уделяют слишком много внимания, из-за чего он чувствует себя при мне второй скрипкой.
- Похоже, у парня проблемы из-за низкой самооценки, - откомментировал я эти слова журналистам.
- Пусть посмотрит на себя! - отпарировал Курье.
Курье раздражал мой постоянно меняющийся внешний вид и сложное душевное состояние. Однажды на вопрос о том, что он думает о новом имидже Агасси, Курье ответил: «Вы имеете в виду новый имидж Агасси или обновленную) версию его нового имиджа?» С тех пор, однако, мы забыли старые обиды. Я признался Курье, что болею за его успех и хочу быть ему другом, и он ответил подобными же признаниями. И все же тень напряженности между нами еще существует и не исчезнет, пока один из нас не уйдет из спорта, - ведь истоки нашего соперничества уходят в детские годы, во времена Ника.
Матч начинается поздно, задержавшись из-за долгого окончания женского четвертьфинала. Мы выходим на корт около полуночи и играем девять геймов с подачи. Затем начинается дождь. Организаторы могли бы закрыть корт раздвижной крышей, но на это требуется сорок минут. Нам предлагают продолжить на следующий день, и мы соглашаемся.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});