и, скорее всего, проводил сравнения с несправедливым отношением, от которого страдали инуиты. В письмах Рокуэллу Кенту, видному гражданскому активисту, Фройхен жаловался на американское государство, которое не всегда вело себя справедливо. Он надеялся использовать историю Дэниела Уильямса, чтобы изобличить несправедливость и вдохновить зрителей на перемены. Весь остаток своей командировки в Канаду Фройхен искал дополнительные сведения об этом человеке, роясь в архивах Компании Гудзонова залива, Королевской канадской конной полиции, судебных архивах старых военных постов. Кроме того, он опрашивал местных жителей.
Во время долгой поездки на поезде обратно в Лос-Анджелес Фройхен и Нельсон работали над идеями для сценария. Нельсон, которому наказали работать «по-голливудски» и Фройхена держать в тех же рамках, старался не отходить от желания MGM сделать фильм прежде всего о Компании Гудзонова залива и Королевской канадской конной полиции. Однако Фройхена полностью захватила история Дэниела Уильямса. Она прочно засела у него в голове, и он даже думал писать роман на её основе. Его захватывала «одиссея раба, который, в попытке обрести истинную свободу, на которую, как он считал, имел полное право, столкнулся с суровой реальностью свободного мира». Кто знает, вдруг по такой книге однажды и фильм снимут!
Когда сценаристы вернулись в Лос-Анджелес, Мэнниксу не терпелось увидеть результат их работы, и он звонил в сценарный отдел дважды в день, спрашивая, когда они будут готовы. Фройхен и Нельсон работали «лихорадочно», как выражался Фройхен, и наконец первый набросок сценария попал в нетерпеливые руки Мэнникса. Однако Мэнникс, несмотря на нетерпение, не прочёл сценарий сразу. Видимо, у него появились другие, более срочные дела, например короткий отпуск в Мексике, где проходили бега. Фройхен донимал начальника напоминаниями, но не мог добиться от него ничего, кроме «подождите, пока у меня руки дойдут». Фройхен попал в бесконечную карусель из капризов и раздражения, без которой не обходится производство ни одного голливудского фильма.
Пока Фройхен тщетно ждал ответа от Мэнникса, до него дошли плохие вести из Дании. Фермер, который управлял Энехойе, решил уволиться. Петер и Магдалене, обсудив эту проблему, решили, что она на какое-то время вернётся на остров и всё там уладит. В её отсутствие Фройхен должен будет экономить, так что придётся переезжать в квартиру поменьше и потеснее.
В день переезда Фройхена вызвали в MGM. Он полагал, что с ним хотят обсудить будущий фильм, но, когда он добрался до офиса, атмосфера там стояла напряжённая. Оказалось, что бухгалтеры киностудии, находящиеся в Нью-Йорке, свели кое-какие цифры и постановили, что фильм выходит слишком дорогим и никогда не окупится. «Мои страхи перед таинственными людьми в Нью-Йорке, которые обладали властью одобрить или не одобрить любой голливудский проект, скоро оправдались», – писал об этом решении С. М. Нельсон. Разумеется, проект положили на полку не только из-за финансов. Можно вообразить, с каким лицом продюсеры читали сценарий Фройхена и представляли, что за причудливую картину им состряпает этот человек. Уж точно не такую, которая отвечала бы блестящему идеалу «доброго, чистого фильма» Луиса Майера.
На этом дурные новости не закончились: Фройхену объявили, что контракт с ним продлевать не будут. Не то чтобы его увольняли: ему всё ещё будут платить за продвижение международного выпуска «Эскимоса», но в его услугах как сценариста пока не нуждаются, тем более что фильм о Гудзоновом заливе не получается. И разумеется, с ним не обрывают контакты, он по-прежнему сможет предлагать проекты – просто ему перестанут платить зарплату. Главы студии пытались оправдать своё решение, заявляя, что для фильмов вроде «Эскимоса» больше «нет ниши на рынке». Это была наглая ложь: ниши для таких фильмов всегда найдутся. Но так или иначе, увольнение из MGM означало, что Фройхену придётся возвращаться в Данию.
Дурная весть, не говоря уже о бестактности, с которой её сообщили, тяжело задела Фройхена. Студия обошлась с ним равнодушно, подобно оленю, который ломает старый рог о камень и уходит прочь, не оглядываясь. В мемуарах Фройхен притворялся, что тогда обрадовался: теперь у него будет больше свободы; но обман легко разглядеть, учитывая, сколько яда Фройхен выливает на киноиндустрию несколькими строками позже. Подобно многим голливудским мемуаристам того времени, Фройхен выплёскивал злость и обиду, едко критикуя индустрию за поверхностность и бессодержательность. Когда-то он искренне радовался, что поселится в Лос-Анджелесе, а теперь казалось, «что жизнь здесь замерла». «Одни и те же люди повторяют одно и то же, некоторым повезло оказаться на вершине, а остальные несчастны и разочарованы», – писал он. Голливуд подчинялся жестокой иерархии, и из творческих типов вроде Фройхена «выжимали идеи, как сок из лимона, а в остатке – куча денег для них и ничего для тебя».
Получив от Фройхена телеграмму о его увольнении, Магдалене расстроилась, что ей уже не пожить в Калифорнии. Она всё ещё была на Энехойе, улаживая дела, и всё вокруг явственно напоминало, почему сельская жизнь ей так отвратительна. Магдалене заявила, что, приведя ферму в порядок, она переезжает в Нью-Йорк, с мужем или без него. Отношения их зашли в тупик. Пока шли съёмки «Эскимоса» на Аляске и Фройхен пытался переспать с местными инуитками, Магдалене завела роман с учителем танцев – «каким-то греком», как его именовал Фройхен в письме другу – и встречалась с другими поклонниками. Обычно ни Петер, ни Магдалене не возражали против романов на стороне, но последние несколько случаев раздражали Фройхена больше обычного. О причинах он не говорил, но переписка того времени указывает, что ему было одиноко; к тому же наверняка повлияли неудачи в Голливуде.
Надеясь прочистить голову, Фройхен решил, что отправится на своём стареньком драндулете в спонтанную поездку по Штатам, а потом уже поплывёт в Данию. Федеральных трасс тогда ещё не существовало, так что Фройхену предстоял сложный маршрут из узких пустынных шоссе и просёлочных дорог, где придётся часто останавливаться, чтобы спрашивать дорогу. Если не считать радио в машине, Фройхен остался без связи с внешним миром: он ехал под ослепительным небом пустыни, запасался бензином на заправках и болтал с их работниками, питался в придорожных кафе, где подавали угольно-чёрный кофе и толстые куски пирога.
О чём думал Фройхен в эти долгие одинокие часы, проведённые в дороге? Переписка его свидетельствует, что ему часто приходили мысли о неминуемой смерти. «Я теперь старик», – писал он Кенту. Несмотря на то что Фройхену исполнилось всего 47 лет, люди тогда умирали раньше, так что цифра эта значила для него не то же самое, что для нас. А может быть, он просто разыгрывал трагедию. Так или иначе, впереди у него ещё оставались годы, но он