Проводив непрошенных гостей до прибывшей к подъезду машины и рассказав адреса пассажиров водителю и охране, Седлер, вернувшись, наехал, не вытерпев на родителей:
— Я с вас балдею! Как так можно? Не понимаю…
— Что тебе не понятно сынок?
— Не врубаюсь. Ко всему я был готов, но чтоб такое… Морду бы вы побили друг другу и то понятно, а так ни в какие ворота.
— Илюша, сядь сынок, — подвинул ему стул рядом с собой Тимофей. — Ты ехал сюда сегодня видел, что творится. Да, и в вашей академии штормует, думаю, не меньше. Рядом с эпицентром находитесь, а через тридцать лет это время так же поднимут на дыбы, и будут судить. И уже твой сын спросит, куда ты профукал мощную державу? Заметь, ни за Брежнева, Сталина, Ленина или царя спрос пойдёт, а за державу… Потому как каждый из них не жалея народ радел о державе. А мы и вы профукали её.
— И как водится, искать виновных тоже будут, — обнял его с другой стороны Дубов.
— Всё просто у вас с Ильёй Семёновичем, отец, получается.
— Сложно только у лживых.
— Крутит, значит, ищи подоплёку.
— Мы сами ещё месяц назад не предполагали, что сядем за один стол с врагами. Но реальность сегодняшняя перевернула всё. Враг не личный взял верх, а развал государства.
— Понимаешь, нас шатало от голода, нашей беды и обиды. Но под ногами всегда была твёрдая почва, даже там на болотах. У нас была Родина.
— Так и было, а сейчас она ушла из-под ног. Эти суки выбили её. Нет страны. Одни шматки остались. И вот перед этим несчастьем и этой опасностью, наше собственное горе меркнет.
— Дружно вы за меня взялись, с двух сторон нажимаете, — усмехнулся Илья.
— А как ты думал. Сначала подсаживаем на пьедестал, потом с энтузиазмом, дружно, виновных ищем и пинком под зад сбрасываем кумира. — Налил ему чаю отец. — Пей, чай не водка ум не отбирает.
— Сколько вы будете чаёвничать? Терпения уже нет, на вас смотреть. Ведро точняк выхлебали? — разворчалась Елизавета Александровна.
— Это уж такое дело, при разговоре либо чай пей, либо водку, — хохотал Тимофей. — Жалко чаю, перейдём на другое. Займитесь внуком лучше, мадам.
— У внука есть мать, закругляйтесь и по койкам.
Мозговой, не принимая шутки, строго глянул на жену.
— Лиза, иди, нам надо поговорить с Илюшкой.
— Хорошо, только, чур, не будить.
— Эй. Так не пойдёт.
Дождавшись ухода Елизаветы Александровной, мужчины возобновили разговор.
— Илья, сынок, ты не лезь в эти заварушки.
— На призывы не покупайся, — вторил Тимофею и Дубов.
— Утрясётся всё, потом разберёмся.
— Твоё дело небо. Вот и храни его.
Илья успевал только поворачивать голову от одного к другому.
— Ответ крикунам должен быть один: «политика не моё дело» и точка. Чья бы шашка над твоей головой не махала со своего пятачка не сходи.
— Отец, Илья Семёнович, а что будет с моим замполитом, например? Это ж много людей под метлу попадёт? Их жизни прахом пойдут?
— Думаю, останутся все живы, к стенке никого не поставят. Поорут, пар выпустят. Назовут как-то по-другому и все пироги.
— Было молоко, станет кефир и вся проблема. Это не основная беда сегодняшнего бардака.
— Что ты имеешь ввиду, Дубов?
Тот пододвинул к себе вазочку с вишнёвым вареньем, кинул пару ложек в рот и, запив чаем, объявил:
— Во главе каждой республики встанет свой хан и хана народу.
— Согласен с тобой. Три прибалтийских хутора старушка Европа прижмёт к себе.
— По уму-то так им на хрен не нужна та нищета, но поближе к границам Российским подобраться страсть, как охота. Белоруссия останется с нами.
— Почему Илья Семёнович?
— Её немец в войну пожёг и вырезал. Там половина народа с Российских просторов.
— Украина точно с нами будет, да пап? — поспешил он и не угадал.
Отец нахмурил брови, пощипал подбородок и выдал совершенно иное, нежели тот ожидал:
— Ни фига. Она наплачется сама, замучает нас и насмешит весь мир.
— Почему? Согласись, что колыбель Руси была в древнем Киеве. Мы один народ! — настаивал сын.
— Националисты колобродить будут. Повылезают из всех щелей. Для них Польша и Румыния и матери, и сёстры. Им они простят всё, да и прощать нечего забыли всё. А вот к «москалям» со списками претензий бегать будут. Так они устроены. Дождались мутной воды шакалы. Вспомните, после войны: Прибалтика угомонилась, а они ещё свой народ долго терзали. А стержня в хребте нет, кровей намешано много.
У парня вытянулось лицо.
— Как это?
— Дубов объясни ему, я ещё за чаем схожу.
— Под татарами были, под поляками были, под австрийцами тоже, румынами, венграми, литовцами и ещё много, много чего намешано. Сурагат. А что с него? Одна изжога и головная боль.
— Кто ещё чаёвничать хочет? — опустил чайник на стол Тимофей. — Заметьте, всё это было могучей страной. И каждый из нас болел своей болью, не помышляя рушить её. И мне не понятно, почему те, кто разрушил её, прикрывается этой нашей бедой, которую, мы никогда не ставили в противовес стране.
— Ты учти Илья встанут заводы.
— С чего?
— Нарушены связи. Кстати, Дубов выруливай на западные рынки и быстрее. Брось все свои резервы. Внутренний рынок на какое-то время будет потерян.
— Ты прав Тимофей, прав. Завтра же займусь только этим.
— Неужели дойдёт до этого, отец?
— Зарплату выплачивать не будут, а людей на улицу начнут выкидывать. Прижмитесь там. Лишние деньги если есть немедленно в валюту и золото.
— Есть немного, в Норильске же жил.
— Завтра без возражений поедешь со мной, предупредил Дубов. Действовать надо быстро и ушами не хлопать.
— А что с нашими накоплениями?
— Что было здесь всё в валюте уже, а что скопилось там, у тебя, пустишь в акции комбината.
— Ты думаешь, дойдёт до этого? — Потёр подбородок Мозговой.
— И очень скоро. По-другому спасти комбинат будет нельзя. Да и «умных» отхрякать его себе много найдётся.
— Понял. Илью после окончания, заберу в Норильск на полк. И не дёргайся, — предупредил отец возражения сына. — А ты Илья Семёнович, если уж тут под дыхалку будет, возвращайся к нам. Квартира твоя стоит законсервированная.
— Это тоже откидывать не будем, — помешал ложечкой чай Дубов, гоняя по чашке лимон.
— Найди мне хороший проект храма. Строить буду. Пусть катится по тундре колокольный звон. Пока эта неразбериха я и осуществлю задуманное.
— Согласен, Тимофей. Много по тундре путников неприкаянных мыкается, будет им приют на «Затоне» и душе их покой.
— Лукьян прав, мужской монастырь заложим. Колокольню поставим на пример Ивана Великого. Пусть гудит над тундрой. Мы что хуже сердца России. Остановится путник или охотник, угомонит на мгновение бег суетной мысли, как бы разбуженный словом вечности и плачущей душой, поспешит на этот призыв. Или, вздохнув и осенив себя крестным знамением, продолжит свой путь.