Ого, как нам неудобно. Неуютно. И вообще сбежать хочется. Но чувство долга встает на пути.
– …избежать нежелательной беременности. С сегодняшнего дня – по две капли перед сном.
Я настолько офигеваю, что теряю дар речи. Как-то мне казалось, что ждут от меня противоположного. Да и этот рецепт, выписанный командным голосом. Мог бы спросить для начала, что я сама по этому поводу думаю.
– Не сердись, сердце мое, – Кайя сгребает меня в охапку. – Но некоторое время ты будешь это пить.
Следить станет? О да, контроль и еще раз контроль. За всеми.
Наверное, подумала слишком уж громко, если Кайя сказал:
– Контроль, это когда приставленный к тебе доктор следит за тем, чтобы ты это пила.
И полыхнуло так, не по-доброму.
Ну вот, не хватало еще поссориться.
– Почему? – только и хватило, что спросить.
– Потому что я не хочу тебя потерять. Ты слишком слаба. А дети от нас – это тяжело для женщины.
Паранойя обрела новую форму? Чувствую я себя прекрасно. Или только чувствую?
– Иза, – Кайя силой вложил растреклятый пузырек в руку, – пообещай, что хотя бы месяц ты будешь это пить. Дальше – решай сама.
– А ты… ты вообще детей хочешь?
Еще один своевременный вопрос. Но Кайя смеется. Мне безумно нравится его смех, особенно который не вслух. Он желтый, как апельсины.
– Я буду счастлив, если ты подаришь мне сына.
Дочь, значит, не пойдет. Шовинист рыжий… но заметку сделаем. Сына значит. Подарить…
– Но не ценой твоего здоровья, – Кайя целует меня в макушку. – Так ты обещаешь?
– А если нет?
– Тогда, – он совершенно серьезен, – раньше, чем через месяц, я к тебе не подойду.
Мало того, что шовинист, так еще и шантажист.
Наниматель одобрил первую идею Юго.
И сказал, что сам найдет подходящих людей. Где? Это не должно интересовать Юго. Наниматель благодарен, но не настолько, чтобы Юго забывался.
Наниматель долго думал над второй идеей Юго, но все-таки согласился. И помог сочинить текст. Текст был настолько коряв и безумен, что, пожалуй, в него поверят.
Скоро листовки заполнят город. Они – камень, брошенный в воду общественного мнения. А эта вода рождает множество кругов. Юго решил, что подарит одну листовку недоучке. Если тот и вправду умен, то поймет, откуда ждать удара.
И еще одну Их Светлости.
На удачу.
Ему понадобится.
Четыре… платье готово. Оно прекрасно, но от этого меня пробивает на слезы.
Сижу, реву.
Себя жалею. Отрешенно так жалею. По абстрактной причине, сформулировать которую сама не в состоянии. И главное же, чем больше меня утешить пытаются, тем громче реву.
Нет, Нашей Светлости не плохо.
И не болит ничего.
И вообще в принципе, глобально рассуждая, все великолепно. Только плакать хочется. Может, у меня просто эмоции на слезные железы давят? В какой-то момент понимаю, что пора бы остановиться – вон, и Тисса уже всхлипывает, видимо, из врожденной женской солидарности. А вдвоем рыдать не так интересно.
Ух, отпускает.
– Моя мама, – Тисса шмыгает носом, кончик которого покраснел, – говорила, что перед свадьбой три дня плакала. Но потом познакомилась с папой и поняла, что все не так и плохо.
Три дня? Нет, подобный подвиг мне не по плечу. Да и с Кайя я знакома, поэтому ограничимся нынешним приступом и будем считать, что дань женской истерике отдана. Тем более, что нам еще украшения выбирать.
Ювелирный магазин самоорганизуется в апартаментах Нашей Светлости.
Цепи и цепочки.
Изящные фероньерки. Тяжелые колье и жемчужные нити пятиметровой длины.
Браслеты. Кольца. Перстни. Серьги.
Гроздья драгоценных камней.
Золото. Платина.
И старичок ювелир, который дремлет в кресле. На лысоватой голове его – квадратная шапочка, украшенная крупной черной жемчужиной – такие носят гильдийные старейшины. Старичку помогают четверо парней, которые вносят сундучки с новыми и новыми украшениями.
Но все не то. Я нахожу что-то подходящее ко всем нарядом, кроме моего особенного. И когда я отчаиваюсь, старичок открывает глаза. Он смотрит на меня долго, как-то совсем уж пристально, затем подзывает помощника – кряжистого бородача, скорее похожего на бандита, чем на ювелира – и что-то ему говорит. Со старичком пытаются спорить, но спор угасает быстро.
Мы ждем. Старичок – закрыв глаза. Я – в готовности разрыдаться уже по вполне очевидной причине. Ожидание заканчивается с возвращением бородача. Он несет не очередной сундук, но шкатулку самого простого вида и держит ее не то, чтобы брезгливо, скорее с недоумением.
А мне любопытно. Я даже про слезы забываю, до того любопытно.
Старичок берет шкатулку в руки, баюкает, гладит и протягивает мне. Внутри ее – нечто тонкое, неимоверно хрупкое. Но я все-таки решаюсь взять это в руки.
Это ожерелье будто сделано изо льда. Сложное плетение нитей и редкие, некрупные, но совершенной огранки камни.
– Дешевка, – бормочет бородач. А мне плевать. Это именно то, что я хотела. Старик улыбается. Он доволен, а я просто счастлива.
– Спасибо, – осторожно возвращаю ожерелье в шкатулку.
Старик кивает и поднимается, чтобы уйти.
– Погодите. У меня к вам одна просьба… – идея приходит внезапно. – Вы не могли бы сделать…
Он слушает внимательно и отвечает:
– Послезавтра.
Кайя соврал: склеп открывался на море. Пара морских змей, вытесанных весьма грубо, охраняла кованые ворота. Сырой воздух и соль, которая скапливалась в пещере, разъедали металл, и ворота приходилось менять довольно часто. Последние поставили двенадцать лет тому. И с тех пор Кайя обходил это место стороной. На соляном полу оставались следы. И звуки разносились далеко, будоража покой мертвецов. Ворота открылись с протяжным скрипом, и море, отозвавшись на голос, хлестануло волной скалу.
От ворот до входа – три шага.
И тяжелый засов, казалось, вросший в дерево.
Лестница с широкими грубыми ступенями.
Темнота.
Факел загорается не сразу, чадит и воняет, и пламя трепещет. Сполохи скользят по стенам, выхватывая пустые ячейки. Осталось всего десятка два. И через пару сотен лет придется закладывать новую шахту. Но это уже будет чужая проблема.
Два пролета. Факел все-таки гаснет, но здесь сложно заблудиться.
И белесые пятна мрамора.
У дальней плиты – Кайя скорее чует, чем видит – ветка лилий, и значит, дядя все еще приходит. Но лилии лучше, чем головы. За этой могилой – пустая, которую Магнус охраняет свято, правда, уже не спешит занять ее до срока.
Кайя останавливается у первой в череде могил.